Бедный Говоров не мог вымолвить ни слова. Побледнев, быстро ретировался.
Действительно, в этот день с утра противник, подтянув свежую моторизованную дивизию к тем, что уже были, перешел в наступление на участке 5-й армии и продвинулся до 15 км. Все это произошло за то время, пока комфронтом и командарм 5 добирались к нам. Здесь же, у нас, Жуков получил неприятное сообщение из штаба фронта.
После бурного разговора с Говоровым пыл комфронтом несколько поубавился. Уезжая, он слегка, в сравнении со своими обычными нотациями, пожурил нас и сказал, что едет наводить порядок у Говорова”.
Вообще-то деликатный Рокоссовский в своих мемуарах Жукова хвалит, но давая такие вот эпизоды, понятные только специалисту, он показывает фактами – чего стоил Жуков как полководец в 1941 году. Для тех, кто не понял, в чем тут суть, поясню, что из этого эпизода следует:
– Жуков презирал воинский Устав. В армии даже сержанту запрещено делать замечание в присутствии солдат, а здесь Жуков поносит генерала в присутствии его подчиненных
– Жуков дебил, обезглавивший по своей придури 5-ю армию в разгар боя. Ведь если бы немцы убили или ранили Говорова, то эффект для этой армии был бы таким же, как и от того, что Говорова увез с командного пункта Жуков. Причем эту придурь невозможно объяснить ничем иным, кроме полководческого бессилия Жукова на тот момент, поскольку смысл своих действий он не мог не понимать.
В своих мемуарах, в главе, посвященной обороне Москвы, Жуков дает такой эпизод:
“И.В. Сталин вызвал меня к телефону:
– Вам известно, что занят Дедовск?
– Нет, товарищ Сталин, неизвестно.
Верховный не замедлил раздраженно высказаться по этому поводу: “Командующий должен знать, что у него делается на фронте”. И приказал немедленно выехать на место, с тем чтобы лично организовать контратаку и вернуть Дедовск.
Я попытался возразить, говоря, что покидать штаб фронта в такой напряженной обстановке вряд ли осмотрительно.
– Ничего, мы как-нибудь тут справимся, а за себя оставьте на это время Соколовского”.
Тут Жуков прав, хотя Сталин посылал его в войска того фронта, которым Жуков командовал, а сам Жуков увез Говорова из его 5-й армии черт знает куда, как ткачиху для передачи передового опыта. И еще. Обратите внимание на то, кем осуществлялось командование Западным фронтом. Сталин говорит “мы справимся”, а не “Соколовский справится”.
– И, наконец, Жуков не имеет представления о противнике на своем фронте. Он не представляет, какие именно немецкие дивизии ведут бой с подчиненными ему 5-й и 16-й армиями.
Но если Жуков не командовал, а бегал и материл командующих армиями и генералов, то кто же тогда вникал в обстановку, кто руководил войсками его фронта? Рокоссовский поясняет то, на что невольно натолкнул нас сам Жуков в предыдущей цитате. Рокоссовский вспоминает:
“Спустя несколько дней после одного из бурных разговоров с командующим фронтом я ночью вернулся с истринской позиции, где шел жаркий бой. Дежурный доложил, что командарма вызывает к ВЧ Сталин.
Противник в то время потеснил опять наши части. Незначительно потеснил, но все же… Словом, идя к аппарату, я представлял, под впечатлением разговора с Жуковым, какие же громы ожидают меня сейчас. Во всяком случае приготовился к худшему.
Взял трубку и доложил о себе. В ответ услышал спокойный, ровный голос Верховного Главнокомандующе
– Прошу продержаться еще некоторое время, мы вам поможем…
Нужно ли добавлять, что такое внимание Верховного Главнокомандующе
Как видите, армиями Западного фронта вынужден был командовать через голову Жукова лично Сталин. И дело даже не в том, что он в данном случае послал Рокоссовскому резервы и выслушал доклад, а в том, что распределять резервы должен только командующий фронтом. И Сталин им был, поскольку откуда Жукову знать, на какие участки фронта сколько и каких резервов слать, если, как сказано выше, он не знал, где, сколько и какой противник атакует войска его фронта? На контрасте манеры обращения с подчиненными Жукова и Сталина, хотелось бы обратить внимание, что поведение Сталина в данном эпизоде являлось для него типичным.
Здесь приведём характерный пример из войны Русско – Японской. Генерал Куропаткин обладал лишь низшей из воинских добродетелей — личной храбростью. Храбрость может считаться достоинством лишь применительно к нижнему чину. От офицера, тем более от старшего начальника, требуется уже нечто гораздо большее. Офицер так же не смеет не быть храбрым, как не может не быть грамотным: это качество в нем подразумевается. Суворов формулировал это ясно, кратко и исчерпывающе: «Рядовому — храбрость, офицеру — неустрашимость, генералу — мужество». И он с Наукой Побеждать вдохнул это мужество в сердца Багратиона, Кутузова, Каменского 2-го — взращенной им орлиной стае. Но армия Милютина не знала Науки Побеждать, и громадному большинству ее старших начальников, Куропаткину в том числе (и больше, чем другим) не хватало «мужества» в суворовском понятии этого слова. Отличный администратор, генерал Куропаткин совершенно не был полководцем и сознавал это. Отсюда его неуверенность в себе. «Только бедность в людях заставила Ваше Величество остановить свой выбор на мне», — заявил он Государю, отправляясь в Маньчжурию. Узнав о назначении Куропаткина, М. И. Драгомиров заметил:
«А кто же при нем будет Скобелевым?» Эти «крылатые слова» как нельзя лучше характеризуют положение бывшего начальника штаба Белого Генерала.
Отсутствие интуиции имело следствием то, что Куропаткин принял в ведении стратегических операций в Маньчжурии тактический масштаб туркестанских походов. Он забывал о корпусах, интересуясь батальонами, упускал общее, увлекаясь частным, не умел отличить главного от второстепенного. Постоянно вмешиваясь по всяким пустякам в распоряжения своих подчиненных, Куропаткин распоряжался отдельными батальонами через головы войсковых начальников, передвигал охотничьи команды, орудия, разменивался на мелочи и ничего не замечал за этими мелочами. То же отсутствие интуиции и объясняет его поистине болезненную страсть к отрядной импровизации. Отрядами можно было воевать со среднеазиатскими ханами, отнюдь не с могущественной державой. В Мукденском сражении, например, отряд генерала фон дер Лауница состоял из 53 батальонов, надерганных Куропаткиным из состава 43 различных полков 16 дивизий 11 корпусов всех трех маньчжурских армий! Дальше идти было некуда, и этот один невероятный пример характеризует всю систему куропаткинского управления войсками.
Куропаткин имел благородство сознаться в своих ошибках. Покидая Маньчжурию в феврале 1906 года, он отдал правдивый и честный приказ, отлично ставивший диагноз нашему недугу.
«Был разнобой в обучении войск, недостаточная подготовленность их, ввод в бой по частям… и главное — недостаток инициативы, недостаток самостоятельност
Причины наших неуспехов Куропаткин суммировал следующими, делающими ему честь словами: «Прежде всего виноват в этом я — ваш старший начальник».
Наступление врага на наро-фоминском направлении произошло в отсутствие Жукова и Говорова, что, несомненно, усугубило нервозность в наших штабах. Оба генерала, узнав о происшедших во время их отсутствия событиях, спешно возвратились к пунктам управления подчиненными войсками.
Обстановка, о которой доложили Говорову по его прибытии на командный пункт, выглядела сложной.
В первые же часы наступления гитлеровцам удалось нанести мощный удар танками и мотопехотой из района Таширово в стык 222-й стрелковой и 1-й гвардейской Московской мотострелковой дивизий и двинуться по Кубинскому шоссе к автостраде Минск – Москва. Создалась опасность окружения 222-й дивизии. Между левым флангом этой дивизии и правым флангом 1-й гвардейской Московской мотострелковой дивизии образовался разрыв в 2,5 километра, в который ринулось тремя группами до 100 вражеских танков. За шесть часов боя противник углубился в нашу оборону на 10 километров и подошел к Акулово. Создалась опасность его прорыва на автостраду Минск — Москва. По мере продвижения немецких танков с юга на север вдоль шоссе Наро-Фоминск — Кубинка все более нарастала угроза выхода немецко-фашистск
Чрезвычайная напряженность обстановки в этот день подчеркивалась тем обстоятельством, что в отражении танковой атаки у деревни Акулово вынуждены были принимать участие даже работники штаба армии. У деревни Акулово 17-й полк дивизии заблаговременно оборудовал противотанковый опорный пункт. Сюда срочно был переброшен один стрелковый полк из 32-й стрелковой дивизии полковника Полосухина и его артиллерийско-пр
Командарм обратил внимание на существенную роль огненного вала, созданного из сена, соломы, хвороста и других горючих материалов на пути германских танков. Пламя высотою до двух с половиной метров бушевало два часа. Встретив на своём пути сплошную стену огня, танки повернули и подставили таким образом свои бока под выстрелы наших орудий. Из 40 вражеских машин 25 остались на месте. Дальше рубежа Акулово вражеские танки не прошли в тот день. Они повернули на Головеньки и далее в направлении Петровское, чтобы выйти на автомагистраль Минск — Москва обходным путем.»
478-й пехотный полк 258-й пехотной дивизии повел наступление по шоссе вдоль Алабинского полигона на высоту «210,8», что северо-западнее Рассудова, углубляясь в наши тылы уже на 14 километров.
Командующий фронтом генерал армии Жуков приехал в штаб фронта, чтобы на месте разобраться в обстановке. Судя по докладам командующего 5-й армией, связь с войсками была нарушена и обстановка, особенно на Можайском направлении, значительно обострилась.
Он вышел из машины возле здания, в котором размещался штаб и увидел необычную картину. Два конвоира вели человека в лётном комбинезоне со связанными за спиной руками.
– Подойдите сюда, – велел командующий. – В чём дело?
– Товарищ генерал армии, – доложил сопровождавший конвой майор НКВД, – Это паникёр. Берия приказал немедленно расстрелять его без суда и следствия.
– И в чём же заключается его вина?
– Летал на разведку и теперь докладывает, что более полусотни немецких танков с пехотой идут по Можайскому шоссе к Москве. Они уже возле Кубинки.
– Это так? – спросил командующий, обращаясь к лётчику.
– Так точно, товарищ генерал армии. Я на бреющем пролетел. Кресты на танках видел. Танков более пятидесяти, а за ними грузовики с пехотой.
– Бред! – воскликнул майор.
Только недавно, в октябре, летчик Якушин летал на разведку и обнаружил ночью колонну противника со стороны Калуги. Доложил руководству. Жуков прекрасно помнил, как в присутствии Лаврентия Берии докладывал это Сталину. Берия отвечал, что, по его данным, нет перемещения немецких войск. Второй раз послали того летчика уже с ведомым, вновь обнаружили ту же сильную группу, движущуюся без прикрытия.
Вновь доклад Сталину в присутствии Берии. Берия снова говорит, что, по его данным, нет ничего похожего. Жуков настоял тогда на доразведке.
Якушин вылетел, и все подтвердилось. И Жуков вновь пошёл к Сталину. Это было очень вовремя. Успели выдвинуть под Малоярославец последние резервы и задержать врага. Поэтому сейчас диалог с майором принял такой оборот:
– Вот вы и проверите этот бред, а пилота расстрелять всегда успеем.
– Как проверю?
– Полетите с ним на спарке, – кивнул на лётчика командующий, – проверите информацию и доложите лично мне.
– Да я.., да у меня.., – сбивчиво залепетал майор. – У меня другое задание. Да он меня к немцам увезёт.
– Я прикажу вас расстрелять немедленно, – рявкнул командующий и, обращаясь к лётчику, приказал: – Немедленно вылетайте. Буду ждать вашего возвращения, – и обращаясь к майору, прибавил: – Доложите о результате разведки лично мне.
А уже менее чем через час майор НКВД стоял навытяжку перед командующим.
– К Москве действительно идут танки. Почти шестьдесят. Много пехоты за ними. Мы прошли над ними дважды. Нас обстреливали. Перед вражескими танками наших войск нет.
Выслушав майора, командующий велел позвать лётчика и сказал ему:
– Спасибо, тебе, пилот, будешь награждён орденом Красного Знамени, – а потом, обращаясь к порученцу, прибавил: – Прикажите выдать ему водки, чтоб мог обмыть награду с боевыми товарищами. Ещё раз спасибо.
Генерал армии склонился над картой. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять: врагу на этом направлении противопоставить нечего.
Он связался с командующими авиацией фронта, чтобы приказать нанести бомбовый удар по колонне. Тот доложил, что на аэродроме, ближайшем к штабу, кончился боезапас. Да и низковата облачность для прицельного бомбометания, а удар по площади ничего не даст.
Не часто в жизни у генерала армии случались ситуации, когда он не мог принять решения в силу сложных обстоятельств и оказывался бессилен поправить положение.
Он мог только представить себе, как колонна вражеских машин стремительно двигается по Алабинскому полигону к столице. И это случилось именно тогда, когда уже казалось, что враг выдохся и его наступление окончательно захлёбывается.
Наверное, это был самый чёрный день во всём боевом поприще генерала армии. Почти шестьдесят танков! По тем временам – силища огромная. Да ещё пехота на автомобилях.
Выход оставался только один, и генерал армии не мог им не воспользоваться. Он попросил соединить с Верховным Главнокомандующи
Полки стрелковой дивизии, прибывшей из Сибири, разгрузились на нескольких полузаметённых снегом подмосковных станциях. Где–то, совсем рядом, спал тревожным сном огромный город. Под утро мороз крепчал, пощипывая щёки, забираясь под шапки–ушанки. Но что сибирякам мороз?! Привычны они к морозу. Да и экипировка под стать погоде – все в добротных полушубках, в валенках.
Резко прозвенела в морозной тишине команда: «Становись», и капитан Михаил Посохов одним из первых встал на краю пристанционной площади, обозначая место построения своей роты, первой в первом батальоне полка. Строй полка протянулся через всю площадь и занял улочку, тянувшуюся вдоль скрытого посадками железнодорожного полотна. Строили повзводно, в колонну по три, готовясь к пешему маршу.
– Теперь уж скоро, – молвил пожилой, видно по всему, бывалый красноармеец, приятной наружности.
Благородные черты лица выдавали в нём человека не простого, хотя он и старался не выделяться среди товарищей. Капитан Михаил Посохов давно обратил на него внимание, ещё в пункте формирования. В их полк добавили людей, мобилизованных в районе Томска, чтобы пополнить его до полного штата. Это было несколько недель назад. Знакомились с пополнением уже в эшелонах, которые летели стрелой к Москве через всю Россию.
Ротному в сложившейся обстановке недосуг побеседовать с каждым. Но с этим красноармейцем он всё же нашёл время переброситься несколькими фразами.
– Как вас величать? – поинтересовался он вежливо, чувствуя, что этот его подчинённый особенный, предполагая в нём какую–то тайну.
– Красноармеец Ивлев, – ответил тот.
– А как по имени и отчеству величать? – вдруг с теплотой попросил Посохов.
– Афанасий Тимофеевич.
– Откуда призваны?
– Из–под Томска, с таёжной деревушки, – и он сказал название, которое ничего не дало Посохову, а потому он его и не запомнил.
– Из деревушки? – спросил Посохов, не скрывая удивления.
– Так точно, – несколько распевно подтвердил Ивлев. – Учительствовал там.
– Годков–то, небось, немало. Почему призвали?
– Добился, чтоб призвали. Как можно сидеть, коль такое творится. Я ведь кое-что умею. Почитай, империалистическ
Ивлев умолчал, на чьей стороне воевал в гражданскую, а Посохов и не спросил, поскольку такой вопрос был бы совершенно нелепым.
– И рядовой?
– В империалистическ
И в последней фразе он всё перевернул с точностью до наоборот. Оставили его на заимке не красные, а белые, поскольку ранен он был тяжело. Оставили у зажиточного крестьянина, причём с подлинными документами, которыми он после окончания академии Генерального штаба уже не пользовался, и по которым его знали разве только однокашники по кадетскому корпусу, юнкерскому училищу, да первым годам офицерской службы. На спецфакультете академии, куда он поступил после нескольких лет службы, пришлось сродниться с другой фамилией и привыкать к иной биографии…
– Может быть, ротным писарем вас назначить? – спросил Посохов. – Всё полегче будет.
– Я, товарищ капитан, на фронт просился не бумажки писать. А за возраст мой не беспокойтесь. Молодых ещё обставлю, когда придёт нужда.
– Тогда командиром отделения. У меня в первом взводе одного отделённого нет. Справитесь?
– Должность, конечно, для меня очень ответственная, – скрывая улыбку, молвил Ивлев. – Постараюсь справиться, коли прикажете.
И вот теперь, когда прозвучала команда «Шагом–марш!», Ивлева отделял от Посохова только молодой лейтенант, командир взвода.
Посохов не нашёл ничего необычного в ответах Ивлева. После урагана, пролетевшего над Россией в годы революции и гражданской войны, мало ли как складывались судьбы. У самого–то биография более чем запутана. Мать погибла в восемнадцатом, а отец… Имя отца мать просила забыть строго настрого и навсегда. Так наказала ему, когда прощалась с ним, совсем ещё мальчишкой, оставляя у родственников в соседей деревушке. Сама же она ушла в село Спасское, что на берегу чудной речушки Теремры. Зачем ушла туда на свою погибель, Посохов понял не сразу. Собственно, Посоховым он тогда ещё не был. Сельские мальчишки называли его барчуком, потому как жил он с матерью своей в господском доме.
Однажды сельская сплетница спросила у него, знает ли кем приходится ему местный помещик Николай Дмитриевич Теремрин? Миша не знал, и она пояснила, что помещик Теремрин приходится ему отцом, что, мол, матушка Анюта, нагуляла его со своим барином. Вечером он рассказал об этом матери, но только взбучку от неё получил, а потом и сплетница получила по заслугам не только от матери, но уже и от барина. Так Миша и не понял, кто же прав.
Был у помещика сын Алексей, которого Михаил видел сначала юнкером, затем офицером и который относился к нему очень хорошо.
В тот страшный год, когда Миша лишился матери, безчинствовал в округе красный комиссар Вавъессер. Его отряд застал врасплох барина в его господском доме. Это Михаил запомнил хорошо.
– А ну выходи на суд людской! – кричал комиссар, осаживая плетью коня.
К дому двинулись два подручных Вавъессера, и стало ясно, каков будет этот суд «людской». Но тут прогремели два выстрела, и оба карателя пали замертво.
Вавъессер поскакал прочь, но пуля достала и его, правда, только ранила.
По дому открыли огонь. Завязалась приличная перестрелка. Во время перестрелки мать успела вывести Михаила из дому и укрыться с ним в лесу. Что произошло дальше, Михаил не знал. Помнил только, что мать долго и горько плакала, а потом, поздней ночью отвела его окольными путями в соседнюю деревню, к дальним родственникам. Долго она с ними спорила, что доказывала им, а потом и ушла ещё затемно, ушла, как узнал он потом, в Спасское. А под утро вспыхнул ярким пламенем господский дом. Говорили потом, что Аннушка подожгла его вместе с карателями, и что Вавъесер по причине ранения спастись не сумел, потому, как в суматохе пожара каждый спасал свою шкуру.
А уже под вечер двоюродный дядька, у которого оставила Михаила мать, сказал ему:
– Убили твою мамку. Не дай Бог тебя искать станут. Уходить надо.
Дядьке шепнули, что подручный Вавъессера обронил фразу: «А где щенок её? Он, говорят, сынок буржуя? Найти мне его!».
Ночью дядька проводил Михаила до опушки леса, который, как запомнил Михаил, назывался Пироговским, и сказал:
– Ты, Мишаня, забудь из какого села идёшь и как звать мамку твою. А пуще всего забудь фамилию барина Теремрина. А теперь иди, этой дорогой иди!
Прицепил ему за спину котомку, дал выструганную палку и сказал:
– Вот тебе посох, может и приведёт он тебя к удаче.
Долго плутал Миша, прячась от людей, и добрел до какого–то городка, где его изловили и привели в какой-то приют.
– Звать как? – спросил мужчина в белом халате.
– Почём я знаю. Отца, сказывали, прибило ещё в ту войну. Мать померла.
– Да брось ты свою палку, – с раздражением сказал мужчина.
– То посох мой…
– Посох? Вот и запишем тебя Посоховым. Запомнишь?
– Запомню.
Так Андрей, не имевший фамилии, по той понятной причине, что фамилию отца–дворянина носить не мог, а материнскую и не знал вовсе, стал Посоховым.
После детского дома поступил в пехотную школу и стал красным командиром.
И вот он шёл в колонне стрелкового полка во главе своей роты защищать Москву.
Куда их вели, знало, пожалуй, лишь полковое начальство. Маршем следовала вся их стрелковая дивизия сибиряков.
Сталин разговаривал с командиром 3–й авиадивизии дальнего действия полковником Головановым, когда раздался звонок по ВЧ (высокочастотной телефонии). Командующий фронтом докладывал встревоженным голосом: со стороны Можайска на Москву движется колонна танков, силою до шестидесяти машин с пехотой. Остановить её нечем. Никаких наших подразделений и частей на этом направлении нет.
Не время было спрашивать, почему оборона на этом направлении оказалась эшелонирована столь слабо. Сталин спросил лишь одно:
– Ваше решение?
Командующий фронтом доложил, что принял решение собрать артиллерию двух стрелковых дивизий пятой армии, 32–й и 82–й, но для того, что бы перебросить их на участок прорыва, времени уже нет. Нужно любой ценой задержать танки, идущие по главному шоссе Алабинского полигона на Голицино, а задержать их нечем.
Сталин тут же позвонил Жигареву, коротко ввёл в обстановку и попросил нанести удар по танковой колонне силами фронтовой авиации.
– Это невозможно, товарищ Сталин. Низкая облачность не позволит нам нанести точный бомбовый удар, а против танков удар по площади не эффективен.
Сталин согласился с командующим авиацией и обратился к Голованову:
– Может быть, выбросить десант?
– Вероятно, это единственный выход, – согласился Голованов, – Но здесь есть сложности. Выбрасывать десант с шестисот – тысячи метров в данной обстановке безсмысленно. Низкая облачность сведёт на нет точность выброски, а глубокий снег не позволит десанту быстро сосредоточиться в районе прорыва. К тому же, противник сможет расстрелять парашютистов в воздухе.
– Но не сажать же самолеты в поле перед танками противника? – с раздражением спросил Сталин.
– Да, это тоже невозможно, – подтвердил Голованов. – Часть самолетов неминуемо погибнет при посадке, да и приземление под огнём противника не приведёт к успеху.
– Каков же выход?
– Выход есть. Нужно высадить десант с предельно малых высот и с предельно малой скорости самолётами транспортной авиации. Глубокий снег в этом случае нам на руку.
Сталин долго молчал, затем сказал:
– Без парашютов? Как же это? Ведь люди погибнут.
– При выброске с парашютами погибнет больше. А здесь снег смягчит удар. Можно надеяться на незначительные потери. К тому же иного выхода у нас нет, – убеждённо сказал Голованов.
Он доложил, что на аэродроме транспортной авиации близ села Тайнинское находятся самолеты ПС–84 и ДС–3. Лётчики на них опытные, у каждого солидный налёт в различных метеорологически
– Остаётся найти резервные части, которые можно быстро доставить в Тайнинское.
У Сталина на карте были нанесены все самые свежие данные об обстановке, о расположении частей и соединений, о подходе резервов. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: ближе всех к Тайнинскому находились части стрелковых дивизий, следовавших маршем на формирование 1–й ударной армии. Верховный попросил уточнить, где находятся они в данный момент, и узнав, что в районе Пушкино, приказал повернуть два стрелковых полка на аэродром.
– Какие силы мы можем десантировать? – спросил Сталин у Голованова.
– Каждый самолет может взять до тридцати десантников с противотанковыми ружьями из расчёта одно на двоих, с противотанковыми гранатами и личным оружием.
– Хорошо. Сколько у нас есть самолётов?
– Надо, чтобы количество транспортников довели до тридцати, – сказал Голованов. – Пятнадцать в Тайнинском уже есть. Ещё пятнадцать нужно перебросить с аэродрома Внуково из состава особой авиационной группы.
– Поезжайте в Тайнинское, – размеренно сказал Сталин. – Лично поставьте задачу лётчикам. Когда прибудут стрелковые полки, поговорите с людьми, обрисуйте обстановку и попросите от моего имени выполнить эту опасную задачу, отберите только добровольцев.
Михаил Посохов шел в строю батальона во главе своей стрелковой роты. Этот день 1 декабря 1941 года, казалось, был рядовым днём долгой обороны Москвы. Гитлеровцы продолжали наседать и ещё не оставили надежды ворваться в город. И хотя мало кто в тот день знал, что эти их попытки – последние, что через несколько дней Красная Армия перейдёт в решительное контрнаступление
Неожиданно поступил приказ свернуть с шоссе, и полк двинулся по неширокой, очищенной от снега дороге.
Шли долго. Посохову были незнакомы эти края, а вот Ивлев вдруг проговорил вполголоса:
– Знаменитые места. Село Тайнинское. Когда–то здесь бывал Иоанн Васильевич Грозный.
Посохов понял, что это сказано именно для него. Ивлев постоянно старался дать своему командиру интересную, иногда даже важную информацию. Командир должен знать больше, нежели подчинённые в любом вопросе. Так было всегда в старой Русской армии. Так не получалось пока в Красной Армии.
Неожиданно впереди открылось широкое поле. Вдали виднелись большие двухмоторные самолёты.
– Что ж это, братцы, дальше на самолётах что ли повезут? А я летать боюсь.
Посохов обернулся. Говорил молодой солдатик из нового пополнения. На лице был написан испуг. На него цыкнули товарищи, мол, как же тогда в бой пойдёшь, если трусишь. Но он снова повторил:
– Так то бой. Фрицев бить – всегда пожалуйста. На медведя с батей ходил – не боялся и фрица не забоюсь. А самолет…
– Разговоры в строю, – сказал Посохов.
Разговоры прекратились. В строю наступила тишина. Надо полагать, очень немногим в ту пору приходилось летать на самолётах, особенно из числа сельских жителей.
Через полчаса на краю поля аэродрома замерли в строю два стрелковых полка. Перед строем Посохов увидел группу военных. Они о чём–то говорили с командиром дивизии и командирами полков. Явно кого–то ждали. Вскоре проявилась эмка, из которой вышел военный, перед которым все бывшие на поле офицеры почтительно стали полукругом. Затем прибывший сделал несколько шагов к строю и заговорил достаточно громким голосом. В морозной тишине его было слышно и на флангах строя.
– Сынки, я приехал к вам прямо от товарища Сталина. На Можайском направлении – критическая обстановка. Прорвалось шестьдесят танков с пехотой. Идут от Можайска прямо на Москву. Остановить их нечем. Вся надежда на вас. Задание опасное. Нужны только добровольцы. Необходимо десантироваться с малой высоты, а попросту прыгнуть с самолетов в сугробы, и остановить танки. Иного способа нет. Верховный просил меня лично от его имени обратиться к вам с такой просьбой. Повторяю, задание опасное, а потому только добровольцы пять шагов вперед, – он сделал внушительную паузу, чтобы смысл его слов мог дойти до каждого и закончил краткое своё выступление резкой и отрывистой командой: – Шагом–марш!
Посохов рубанул строевым пять шагов, краем глаза видя, что и командир взвода, и Ивлев и другие солдаты не отстают от него. Уже остановившись на указанном рубеже, он полуобернулся, чтобы найти глазами красноармейца, жаловавшегося на то, что боится летать на самолётах. Он вышел из строя вместе со всеми. Собственно, говорить «вышел из строя» было не верно, ибо указанных пять шагов сделал весь строй полка.
В первую очередь отбирали ПТРовцев, то есть расчёты противотанковых ружей. Посохов и Ивлев тоже оказались в составе десанта. Посохов был назначен командиром одной из боевых групп. Командование отбирало наиболее крепких, выносливых. Ведь прыжок в сугроб, как бы он не был опасен, это только начало. А затем предстоял бой с превосходящим противником, бой с танками, причём бой в подавляющем большинстве своём людей необстрелянных.
И вот первые пятнадцать самолётов в снежных вихрях разбега стали один за другим подниматься в воздух. Ивлев увидел в иллюминаторе созвездие куполов знаменитой Благовещенской церкви села
Тайнинское, уплывающее под крыло и перекрестился, затем повернулся к Посохову с удивлением посмотревшему на него и впервые назвав его на «ты», тихо молвил:
– Перекрестись, командир, и подумай о Боге. Мы сейчас в его воле. Ведь с неба пойдём в бой… Пусть дарует нам победу.
Посохов молча глядел на Ивлева, не зная, как реагировать. Кто–то нервно хохотнул, заявив:
– При чём здесь Бог? Когда б он был, не допустил бы к нам этих варваров.
Ивлев не стал отвечать, просто запомнил чернявенького красноармейца, не желавшего понимать очевидного. Впрочем, винить его не мог. Сложное было время. Никто из десантников, находившихся и в этом, и в других самолётах даже не подозревал, что человек, посылавший их на задание, молился в эти минуты за них с глубокой верой, искренне и нелицемерно.
Станция метро «Сокол» прифронтовой Москвы декабря 1941 года была полупустынна. Шум подходящего из центра поезда перекрыл все существовавшие здесь звуки. Открылись двери вагонов и на перрон вышел Сталин. Он был спокоен. Твёрдой неторопливой походкой поднялся по центральной лестнице в вестибюль. Единственный охранник уверенно следовал за Верховным главнокомандующи
Сталин осенил себя крёстным знамением и вошёл в ограду храма. Здесь были похоронены многие русские патриоты, павшие в смутном безвремении. Здесь был похоронен Иван Багратион, отец знаменитого генерала П.И. Багратиона. Сам полководец поставил памятник на отцовской могиле. Русские солдаты не только не смущались его национальностью, но и прозвали по-своему: «Бог рати он». Главный престол был освящен в честь всех святых, а два придела – в честь иконы «Всех скорбящих Радость» и во имя праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы. Незадолго до революции, когда шла другая война – Первая мировая, в окрестностях Всехсвятского, близ его церкви, было создано Братское кладбище для павших русских воинов. Святая великая княгиня Елизавета Федоровна, которой принадлежала идея об устройстве этого кладбища, взяла над ним официальное покровительство, ее поддержала Московская городская управа, приняв соответствующее решение в октябре 1914 года. Кладбище было поистине братское – оно предназначалось для погребения офицеров, солдат, санитаров, сестер милосердия и всех, кто погиб «во время исполнения своего долга на театре военных действий», павших на поле брани или умерших от ран в госпиталях. Под него выкупили землю у местной владелицы А. Н. Голубицкой
Епископом Димитрием Можайским было совершено первое отпевание и были погребены сотник В.И. Прянишников, унтер-офицер Ф.И. Попков, ефрейтор А.И. Анохин, рядовые Г.И. Гутенко и Я.Д. Салов, а также 19-тилетняя сестра милосердия А. Нагибина. На территории огромного воинского некрополя-пантео
В храме началась служба. Пристарелый отец Михаил служил молебен о даровании победы русскому оружию. Верховный, как и все прихожане-мужчин
О том не мог знать на фронте никто, в том числе и Ивлев, но Ивлев был уверен, что это было именно так!
– Помолись, командир, не зря мы над храмом святым пролетаем. Ничего не бывает случайным в мире Божьем. Через какой–то час Бог рассудит нас и воздаст каждому, даровав победу достойным.
И Посохов украдкой перекрестился, произнеся слова молитвы, внезапно вспомнившейся ему из глубокого детства, когда он вместе с матушкой своей бывал в храме в селе Спасское.
– Вот и добре. Теперь я за тебя, командир, спокоен. Теперь верю, что высокая судьба ожидает тебя, что ещё будешь ты большим генералом, причем в тех войсках, к которым приобщаешься сегодня при столь необычных обстоятельствах.
Самолёты легли на боевой курс и через некоторое время шум двигателей стих настолько, что показалось, будто они замолкли совсем.
Прозвучала команда, и Ивлев первым шагнул к люку, громко сказав:
– Дозвольте мне, товарищ капитан, первому, на правах старшинства… Посохов прыгнул следом.
Тридцать человек рухнули в сугробы близ дороги. Кто–то стонал, кто–то лежал в снегу, не шевелясь. Ивлев, подполз к красноармейцу лежавшему неподалёку от него, перевернул. Этот был тот чернявенький пересмешник. Пульс у него не прощупывался. Это уже потом было подсчитано, что потери убитыми и ранеными при десантировании составили до 20 процентов. А в тот момент было не до подсчётов. Десантировались прямо перед вражескими машинами так, что бойцы оказались и на дороге и по её обочинам. Немцы, очевидно, не сразу поняли, что произошло, кто посыпался на них с неба и зачем. Загремели выстрелы противотанковых ружей.
Посохов отдавал какие–то распоряжения, распределял цели, указывал прицелы. Ивлев скатился в кювет у дороги. Земля дрожала. К нему приближался танк, башня которого было повёрнута в противоположную сторону. Слышался стук пулемёта. Танк поравнялся с ним, и Ивлев бросил противотанковую гранату под гусеницу. Взрывом отбросило в сторону. Танк крутился на месте, но пулемёт продолжал отчаянно работать, выбирая цели близ дороги. Вторую гранату Ивлев бросил на трансмиссию и отполз, изготовившись к ведению огня по экипажу, который должен был покинуть машину. Но тут почувствовал резкий удар и потерял сознание.
А Посохов продолжал руководить боем на этом, одном из важнейших участков смертельной схватки. Горели немецкие танки. Сколько? Много… Подсчитать было невозможно. Потери гитлеровцев будут подсчитаны потом, а пока, пока жестокий бой распался на несколько очагов.
Первая волна самолётов выбросила 450 бойцов. Девяносто человек разбились сразу. Уцелевших хватило тоже ненадолго. Но они сделали своё дело, задержав танки, заставив их развернуться в боевой порядок, причем во время развёртывания часть танков увязло в глубоком снегу. Когда же гитлеровцам показалось, что они справились с десантом и можно продолжить движение, из–под облаков вынырнули ещё пятнадцать тяжёлых краснозвёздных машин, и снова посыпались в снег красноармейцы, готовые вступить в жестокий бой – люди, презревшие смерть, люди, одолеть которых казалось уже делом невозможным. Снова выстрелы противотанковых ружей, снова взрывы противотанковых гранат, снова безпримерные подвиги бойцов, бросающихся под танки.
Головные подбитые танки загородили остальным путь вперёд. Но взрывы уже гремели и в глубине колонны, и в её тылу. О чём думали гитлеровцы в те минуты огненной схватки? Как оценивали они происходящее? Перед ними было что–то из области фантастики. Огромные русские самолеты, проносящиеся над землей на высоте от пяти до десяти метров, и люди прыгающие в снег, а потом, правда уже не все, поднимавшиеся в атаку и шедшие на броню, на шквальный огонь пулемётов с единственной целью – уничтожить незваных гостей, топтавших родную землю.
Противник вынужден был остановиться и закрепиться на высоте 210,8. Захват Голицыно был сорван и армия Говорова не попала в окружение. Всю ночь пехотные подразделения врага добивали остатки отважного десанта, не давшего танковой группе с ходу выскочить на Можайское шоссе и отрезать нашу пятую армию.
Немецкие офицеры, развернувшие свой НП на высоте, были поражены кровавым декабрьским закатом, в котором отражались силуэты башен и зданий неприступной Русской Столицы.
Бой возле высоты 210,8 близился к развязке. Русский десант стоял насмерть. Посохов видел, что на поле, возле подножья горы полыхало и замерло без движения более двадцати танков. Но огонь немцев усиливался. К ним подошло подкрепление, подтянулись артиллерийские и миномётные батареи, которые расположились на склонах горы и были недостижимы для оружия десанта. Они быстро пристрелялись и повели огонь на поражение. Но ранние зимние сумерки уже окутывали своей пеленой место схватки, помогая остаткам десанта отходить в лес. Боеприпасов у десантников уже практически не осталось.
Посохов, легко раненый, вместе с уцелевшими бойцами своей группы отходил на север, куда отжимали их немецкие автоматчики. Группа Посохова вытаскивала двух раненых, которые не могли самостоятельно идти. Одним из них был Ивлев. Несмотря на наседающих автоматчиков, Посохов вытащил его почти из-под гусениц горящего танка. Теперь, когда они углубились в незнакомый лес, Посохов сказал: «Я даже не знаю, где мы. Ведь место выброски корректировалось уже в воздухе, на подлёте. Что же делать? Куда идти?»
Ивлев лежал на спине. Сквозь голые ветви могучих лесных великанов проглядывало очистившееся небо. Загорались первые звёзды, а на западе пылал багровыми полосами закат. И Ивлеву показалось, что на закатном небе в кровавых всполохах проглянули до боли знакомые башни Кремля, здания и улицы столицы.
Он протёр глаза, но видение, слабо колыхаясь, не уходило. Посохов тоже заметил этот необычный закат, но смотрел на небо совсем недолго. Его терзал вопрос: «Что делать? Куда идти? Немцев они не уничтожили, завтра с утра танки ринутся на Москву, и кто сможет теперь их остановить?» Местность была для него совершенно незнакома. Карта осталась в планшете, который он отдал начальнику штаба перед посадкой в самолёт. Посохов наклонился над Ивлевым, как бы ища ответа на свои нелегкие вопросы. Ивлев скорее почувствовал его, чем увидел. «Две вещи вызывают подлинное удивление и восхищение. Это звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас – услышал Посохов слабый, но чёткий голос Ивлева, – Не журись, командир, мы в лесах возле Алабинского военного лагеря, где-то между Кубинкой и Голицыно.» Первая часть фразы Ивлева была настолько неожиданной, что Посохову показалась бредом раненого. Но когда Ивлев стал давать ориентировку по месту, Посохов прислушался внимательнее. Ивлев тем временем несколько повернулся на своём холодном ложе и освободил здоровую руку. «Вот Полярная звезда, – сказал он, – Это наше путеводное светило в этой последней для очень многих ночи. Идите строго на север. Там две большие дороги. Минское и Можайское шоссе. Нужно продвигаться к этим магистралям – они выведут на Кубинку. Там наверняка наши ещё держат оборону.»
Посохов с благодарностью посмотрел на мерцавшую в морозной выси путеводную звезду. В его группе было человек десять – те, кто остался в живых после страшного боя. Десант был разгромлен, но всё ещё лежало на весах.Немцы так и не смогли одолеть в тот день 25 км, отделявшие их от Голицыно.
Группа Посохова медленно продвигалась на север. Автоматные очереди стихли. Лишь висели над Прожекторной горой осветительные ракеты. Светят немцы. Боятся ночной контратаки. После внезапного русского десанта, с которым пришлось воевать полдня и потерять почти половину танков, противник был настороже. Но контратаковать было уже нечем и некому. Посохов мучался, что не смог правильно организовать огонь своей группы – много боеприпасов сожгли впустую. Не выдержав, он сказал об этом Ивлеву. Тот был в полузабытии. Но голос Михаила прорвался сквозь окутавший сознание хрустальный звон. Ивлев с усилием втиснул себя в трагичную реальность той ясной морозной ночи. Солдаты остановились передохнуть, и Ивлев, собравшись силами, заговорил: «Ты знаешь, командир, ведь мы сделали всё, что могли. Русский Меч сам знает, когда он обрушит на врага своё сверкающее неотвратимым возмездием остриё. Только помни, как он был рождён. Давно – давно эта земля была порабощена. Орды врага сломили сопротивление раздираемых распрями воинов. Инобесие ведь родилось не вчера… Земля стонала от мучений, и народ пошёл просить совета к своим подвижникам, кои ещё оставались в глухих пустынях и подземных катакомбах разрушенных монастырей. Народ вопрошал, когда же конец нашествию? Как одолеть врага?
И чернецы ответствовали измученным мирянам: «ПУСТЬ ТЕ, КТО ГОТОВ ОТДАТЬ ЖИЗНЬ ЗА РОДИНУ, ОТДАДУТ НАМ СВОЮ КРОВЬ, КТО СКОЛЬКО СМОЖЕТ.
НО ЭТО ДОЛЖНА БЫТЬ АЛАЯ ГОРЯЧАЯ КРОВЬ ВОИНОВ, ЖИЖА, ТЕКУЩАЯ В ЖИЛАХ ТОРГАШЕЙ, БУДЕТ БЕЗПОЛЕЗНА.
И ТОГДА МЫ СОБЕРЁМ ЭТУ ДЫМЯЩУЮСЯ КРОВЬ В ЖЕРТВЕННЫЙ СОСУД. С ВЕРОЙ И МОЛИТВОЙ ИЗБРАННЫЕ СТАРЦЫ ВЫПАРЯТ РАСТВОРЁННОЕ В НЕЙ ЖЕЛЕЗО.
И ТОЛЬКО КОГДА ЕГО ХВАТИТ НА МЕЧ, В ДЕЛО ВСТУПЯТ КУЗНЕЦЫ. В ПОЛУТЁМНОЙ КУЗНЕ, НА ОКРАИНЕ НЕВИДИМОГО ГРАДА КИТЕЖА, ПОД ДРУЖНЫМИ ВЗМАХАМИ МОЛОТОВ, ПОД ТЯЖКИЕ ВЗДОХИ МЕХОВ ГОРНА И ГУДЕНИЕ ПЛАМЕНИ В РОССЫПЯХ ГОРЯЩИХ ИСКР РОДИТСЯ СВЕРКАЮЩИЙ МЕЧ НЕОТВРАТИМОГО ВОЗМЕЗДИЯ.
СТРАШНЫМИ БУДУТ ЕГО УДАРЫ. НАСТАНЕТ БОЖИЙ СУД. СПРАВЕДЛИВОСТЬ БУДЕТ ПРИНЕСЕНА НА ОСТРИЕ КЛИНКА. НЕ МИР ПРИНЁС Я ВАМ, НО МЕЧ! И РЕКИ ЯДОВИТОЙ ВРАЖЕСКОЙ КРОВИ ПОТЕКУТ ПО НАШЕЙ ЗЕМЛЕ. ОНИ ОМЕРТВЯТ И ГОРОДА И ДЕРЕВНИ, СЛОВНО КИСЛОТА, РАЗЛАГАЯ И РАСТВОРЯЯ В СЕБЕ ВСЯКОГО, СТОЯЩЕГО НА ИХ ПУТИ. НО РАСТВОРИТЬ ОГНЕННУЮ СТАЛЬ КАРАЮЩЕГО РУССКОГО МЕЧА ИМ БУДЕТ НЕ ПОД СИЛУ. И В КРОВАВОМ ЗАРЕВЕ ПОСЛЕДНЕЙ БИТВЫ ВЫ УВИДИТЕ ТЯЖКУЮ ДОЛГОЖДАННУЮ ПОБЕДУ.»
Не зря Сталин в своей речи на Параде 7 ноября упомянул Александра Невского. Кто к нам с мечём приидет, от меча и погибнет! День празднования святого Александра Невского – 6 декабря. Сегодня уже второе. Близок заветный час. Мы доживём, командир, и увидим всё своими глазами.»
Ивлев замолчал. Посохов и солдаты группы завороженно стояли возле раненого. Никогда и никто не говорил им таких слов.
Группа продолжила движение на север. Крепкий мороз подгонял усталых измученных людей. Вдруг в лунном свете проявились характерные очертания нашего танка Т-28, за ним была видна насыпь шоссе.
Вокруг танка ходил часовой. Вдоль шоссе угадывались стрелковые ячейки. Искрящаяся броня трёхбашенной махины была обитаема. Танкист в кожаном комбинезоне вылез из машины и контролировал смену часового.
Появление группы Посохова было встречено насторожённо. Их было решено отправить в Кубинку с сопровождением. А пока предложили устроиться в недостроенном блиндаже, благо печка там была. Усталость свалила не всех. Посохов устроился возле Ивлева и спросил полушёпотом: «Что за место такое Кубинка? Иностранцы что ли там проживали?»
Ивлев чуть повернул голову: «Нет не иностранцы, а боярин Иоанна Грозного Иван Иванович Кубенский. В грозном 1812 году Кубинку защищал арьергард Милорадовича, при отходе Русской армии к Москве после знаменитого Бородинского сражения. Были тяжёлые бои с наседавшими французами, но Милорадович отбился. Теперь, Михаил, наше время настало. Не сезон нам с тобой по госпиталям валяться. Подлечимся чуток, а там и в войска.»
В 82-й дивизии 5 армии было захвачено несколько пленных немцев. Офицеры дивизии сразу приступили к допросу. Первым входит унтер с Железным крестом. Переступив порог, он громко вещает:
— Мой танк покорял Польшу, Бельгию, Францию, всю Европу! Он гордость фатерланда! После похода в Россию ему место в музее! Как вы смели стрелять в мой панцерваген! Вас жестоко покарают бог и фюрер!
Допросили следующего пленного.
— Мы должны были наступать на Рассудово, там с кем-то соединиться и далее по хорошей дороге въехать в Москву, где нас со вчерашнего дня ждут эсэсовские дивизии…
Приводят еще группу пленных из той же дивизии. На допросе пленные несут уже известный вздор:
— В Москве наши, еще вчера вошли.
Вводят гитлеровца в аккуратно подогнанном и без окопной грязи обмундировании. «Язык» сообщает, что за последнюю неделю изо дня в день офицеры говорили солдатам о величайших успехах танковых дивизий, а 30 ноября объявили, что эсэсовские войска уже в Москве, что обороны красных больше не существует, а есть только отдельные очаги сопротивления в районах Наро-Фоминска и Кубинки. После того как эти очаги будут обойдены пехотными дивизиями, моторизованная дивизия должна безостановочно следовать в Москву.
— Откуда вам, солдату, известно, что должны делать дивизии? — спросили необычно широко осведомленного пленного.
— Я был писарем в оперативном отделе штаба корпуса и готовил схемы. Попросился у начальника в полк, чтобы получить награду от фюрера. Я наследник большого дела, в котором имеет интерес и начальник. Он одобрил мое решение и просьбу удовлетворил.
Становится понятно, почему солдат выглядит щеголем. Это живой капиталист, для которого война — карьера, нажива, бизнес. Только он оказался чересчур доверчив к геббельсовской пропаганде и напрасно покинул теплое местечко в штабе. Стало известно, что противостоящий немецкий корпус имеет одноэшелонное построение и остался без резерва. Все брошено в бой. Значит, враг не сможет быстро перестроить свои ряды и назавтра будет действовать в прежней группировке.
Это были очень важные сведения. Ведь соседняя 33-я армия Ефремова тоже без резервов, ее части в большом некомплекте, артиллерии, можно сказать, нет: в одной из дивизий всего семь орудий. Да и от них толку мало — по десятку снарядов на каждое. При таких возможностях не поставишь огневые завесы, не создашь заградительный огонь перед атакующим противником. Можно было рассчитывать лишь на фронтовые резервы, а когда они подойдут – неизвестно.
С раннего утра второго декабря немцы в плотных колоннах, разрывая звенящую тишину грохотом танковых моторов, ринулись на Голицыно, чтобы перерезать Можайское шоссе и завершить окружение 5-й армии Говорова. Более двадцати сгоревших танков и множество замерзших трупов замерло на поле перед высотой 210,8. Это была цена вчерашней задержки, которую обеспечил русским погибший десант. На Прожекторной горе, используя русские укрепления, за ночь немцы оборудовали сильный опорный пункт. От Головенек туда подошли пехотные и артиллерийские части. Уверенным броском через полигон танковый авангард к 12 часам выскочил на опушку леса вблизи Алабинского военного городка. Здесь в начале октября размещался штаб Западного фронта. Потом Жуков перебрался в более безопасное место, поближе к Москве. Позёмка мела между покинутыми домиками, сиротливо сжавшимися в недобром ожидании. Батальон пограничников, охранявший городок, отошёл по голицынской дороге на Тарасково. Танки с чёрными крестами на броне с ходу заняли военный лагерь и выскочили к Юшково. Не встречая сопротивления, они вышли к Бурцево, заняли окраину Петровского, намереваясь перерезать железную дорогу на Наро-Фоминск южнее Алабино, рассекая войска 33-ей армии.
Теремрин наблюдал из башни своего танка окраину деревни Юшково. Ни дымков, ни людей. Их бригада теперь насчитывала не более 20 машин. Всю ночь продолжался марш из Москвы по заснеженным дорогам во вьюжных заносах. Больше половины танков осталось на этом пути. Теремрин сам готовил к маршу и вёл в ту ночь машину. Два раза танк проваливался в снег по башню, но 34-ка, рыча харьковским чудо-дизелем, вновь и вновь выносила свой экипаж обратно на твёрдую дорогу.
В 13 часов Теремрин получил приказ атаковать Петровское. Дослав снаряд в казённик пушки, Теремрин положил ногу на плечо водителя и слегка надавил. Танк двинулся через лес, к видневшемуся на пригорке селу. Все машины его батальона, следовали за командиром. Лес кончился быстро.
Дав полный газ, танки Теремрина в рёве двигателей и снежных ореолах устремились через поле. Противник не ожидал атаки и встречного боя не принял. Но в самом Петровском закипел жестокий уличный бой с огнём в упор. Горели подбитые немецкие танки, разметало взрывом две наши машины. Танк Теремрина раздавил гусеницами два орудия, расстрелял прислугу, убегавшую в лес. Петровское было занято. Но немецкая авиация нанесла массированный удар, а со стороны Юшково немцы открыли сильный противотанковый огонь. Развить успех не удалось. Юго-западнее Петровского противник начал наступление пехотным батальоном. Но быстро сгустившиеся сумерки спасли наше становящееся незавидным положение.
Всю ночь на третье декабря на окраине Юшково шёл бой пограничников капитана Джепчураева с полком противника, укрепившемся в деревне. Немцы располагали 15-ю танками и двумя батареями артиллерии. Но к Голицыно враг так и не прошёл. С рассветом, пограничники, потеряв 22 человека отошли, оседлав дорогу Голицыно – Алабино.
№ 65
Доклад командующего войсками Западного фронта в Ставку ВГК от 2 декабря 1941 г. об обстановке в полосах 16, 5 и 33-й армий и принятом решении
ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ
ТОВАРИЩУ ШАПОШНИКОВУ
Сегодня на всех участках фронта Рокоссовского, противник вел упорные атаки пехоты. Атаки поддерживались танками. Частями Рокоссовского все атаки отбиты.
Завтра с утра начинаем контратаку дедовской группировки противника. К району атаки подтянуто 70 танков, 3 дивизиона РС, до 100 орудий. Контратаку проводит 9-я гвардейская дивизия, усиленная 40-й стрелковой бригадой. Частью сил помогает 18 сд. Будет привлечена авиация.
В связи с резким изменением обстановки на фронте Говорова товарища Говорова вернул в 5-ю армию для ликвидации прорвавшегося противника. На фронте Ефремова, особенно на правом фланге, положение очень напряженное. Его 222 сд смята танками и пехотой противника. Армейских резервов ни у Ефремова, ни у Говорова нет.
Приказано:
1. Командарму 43 товарищу Голубеву частью сил контратаковать прорывающегося противника в направлении Каменка.
2. 37-ю стрелковую бригаду направить в распоряжение Говорова в Павловскую Слободу для ликвидации противника, прорвавшегося в обход Звенигорода. Бригада будет поддержана пятью танками, РС и артиллерией Говорова.
Прошу:
1. Немедленно вернуть на командный пункт фронта товарища Булганина для обеспечения наших контратак и перегруппировки.
2. Немедленно дать Ефремову один батальон танков и одну стрелковую бригаду в район Кутменево.
Жуков
2.12.41 г. 2.40
ЦАМО, ф. 208, оп. 2511, д. 1026, л. 26-29. Подлинник.
С утра третьего декабря командарм Ефремов получил сведения, что в район Тарасково подходит 18-я стрелковая бригада. Теперь можно было организовать ответный удар.
Но немцы всё ещё продолжали рваться вперед. Их передовые батальоны ворвались в Селятино, завязав бой с нашей ротой, постепенно отходившей к железной дороге на Наро – Фоминск.
Лыжные батальоны, обещанные Жуковым, только выдвигались в окрестные леса, но из Рассудово по дороге к Прожекторной горе уже шли девять танков и 140 человек пехоты. Это были остатки Можайского десанта. Получив боеприпасы и усиленные танками, они должны были штурмом овладеть опорным пунктом на высоте 210,8, отрезая подход к противнику резервов.
К 15 часам начались атаки подошедшими частями по Прожекторной, Селятино, Юшково. Бои везде носили характер жестоких встречных ударов. Нашим войскам не удалось в течение дня потеснить немцев с занимаемых рубежей. Но линия фронта в этом районе всё-таки стабилизировалас
Ночью с третьего на четвёртое декабря наступил перелом. Рота лейтенанта Павлова неожиданно ворвалась в Юшково, лыжники за танками пробились в Бурцево, 20 –я танковая бригада и пограничники капитана Джепчураева ударили во фланг противнику, западнее Тарасково. Противник начал отход к высоте 210,8, где находился его опорный пункт, безуспешно штурмуемый нашими войсками весь день 3 декабря. Немцы при отходе минировали дороги и взрывали мосты.
Танк Теремрина пока оставался на высоте 210,8. Не замеченное во время боя немецкое орудие почти вплотную выпустило по нему несколько снарядов. Сорвало гусеницу, но уральская броня не впустила в стальное нутро машины смертоносные иглы крупповских снарядов. Механик и заряжающий споро ремонтировали гусеницу. Подручного материала было вполне достаточно. Немцы бросили при отходе всё имущество подвижной ремонтной мастерской, пришедшей сюда из тыловых резервов.
Теремрин спустился на поле по восточному склону высоты. Он был покрыт неубранными телами наших погибших воинов, которые два раза – 1-го и 3-го декабря сошлись здесь с немцем в смертном праведном бою. Погибшие были одеты по-зимнему в новые полушубки, их оружие было новым. Почти у всех были автоматы русской конструкции, которых Теремрин раньше никогда не видел.
Возле сгоревшего немецкого танка сплелись в последней схватке тела русских десантников и экипажа танка. Было ясно, что наши дрались уже холодным оружием. Теремрин с трудом разжал застывшую руку русского богатыря, подмявшего четверых врагов. В снег выпал тускло блеснувший кинжал.
«Урал – фронту» прочитал он на лезвии. Значит, свежая сибирская часть. Но как она сюда попала? Ведь нет ни одного нашего сгоревшего грузовика, нет и парашютов… Загадка. Теремрин бродил по полю в надежде найти патроны для русского автомата. Но всё было тщетно. Магазины во всех автоматах десантников были пусты.
Говорят, что те немецкие солдаты и офицеры, которые были встречены в заснеженных полях Росси безпримерным десантом, получившим название Можайского, были надломлены морально и уже не могли воевать так, как воевали до сих пор. А ведь Русский десант атаковал не каких–то трусливых европейцев, отдавших к тому времени Гитлеру и Варшаву, и Париж и вообще всё, что можно было отдать, не британцев, которые спустя полгода после беспримерного Русского десанта, навалилв штаны, улёпётывали от линкора «Тирпиц», бессовестно, бесчеловечно и аморально бросив на растерзание авиации и подлодкам врага конвой PQ – 17, и не янки в сорок пятом драпавшие под Арденами от потрепанных на советско–германс
Русский десант атаковал бронированный авангард одной из сильнейших армий в мире, а если точнее, то одной из двух сильнейших армий. Солдаты этой армии, на протяжении всей своей многовековой истории, уступали воинам только одной армии – Русской и только от неё одной терпели поражение. Поэтому в мировой военной истории известны только две армии, которые достойны того, чтобы называться армиями, а не стадом изнеженных контрактников – наёмников. Два государства, обладающих этими армиями, тёмные силы зла постоянно сталкивали с единственной целью – выбить как можно больше людей и у тех и у других. И, несмотря на то, что подвиг Можайского десанта некоторые американоидные интеллигенты пытались стереть в памяти Русских людей, именно в Германии вышла книга “Итоги ВМВ. Выводы побежденных”, в которой обобщался и опыт боевых действий воздушно–десантн
Ты помнишь, Россия, холодную зиму,
Политые русской кровью сугробы,
Москву фронтовую и немцев лавину,
И нашу стальную пехоту.
Ты помнишь, Россия, как Гитлера танки,
Пробив оборону, на город катили,
Как наши солдаты сибирской закалки
Дорогу врагу перекрыли?
Сибиряки, сибиряки…
С просторов русских из самой дали
В один кулак большевики
Вас под Москвою собирали.
…Вот полк добровольцев шагнул в самолёты.
Но без парашютов, взяв только гранаты,
С заданием: “В бреющем быстром полёте
Обрушиться сверху на гадов!”
Там не было трусов, там не по указу
Рождались герои, держались как братья;
Двенадцать из ста разбивались там сразу,
И все мнились Божьею ратью!
Сибиряки, сибиряки…
Вам доверял товарищ Сталин,
Вы не одну Москву спасли –
Вы нашу Родину спасали!
Мистический ужас фашистов заставил
От этой картины нутром содрогнуться,
Вся викингов доблесть, весь пыл самураев,
Всё меркло пред доблестью русской!
Летели гранаты и танки горели,
И роты сибирские насмерть стояли,
На русской равнине, на снежной постели
Бойцы-молодцы умирали.
Погибшие сибиряки…
Вас – люди русские, простые,
Страны надёжные сынки
Так не хватает сейчас России…
Как наяву сибиряки…
Сквозь слёзы вижу я, ребята,
Идут сибирские полки… Идут, идут…
На фронт с ноябрьского парада.
Как наяву… сибиряки…
Сквозь слёзы вижу я, ребята,
Уходят русские… полки… вперёд, вперёд –
На фронт с ноябрьского парада…
Вечная слава русским воинам, погибшим при этом беспримерном массовом подвиге! Вечная слава тем, кто выжил и продолжал воевать! Помяните, православные, в своих молитвах русских воинов, погибших за Отечество!
4 декабря вечером в бомбоубежище штаба Жуков проводил совещание с командующими аримями фронта. В это время позвонил Сталин. Жуков находился в напряжении. Во время разговора со Сталиным у Жукова лицо стало покрываться пятнами и заходили на щеках желваки. Выслушав Сталина, Жуков отпарировал: «Передо мной 4 армии противника и свой фронт. Мне лучше знать, как поступить. Вы там, в Кремле можете расставлять оловянных солдатиков и устраивать сражения, а мне некогда этим заниматься». Верховный, видимо, что-то возразил Жукову, который потерял самообладание и выпустил обойму площадной брани, а за тем бросил трубку на рычаг. Сталин после этого не звонил сутки. Он был очень удивлён поведением одного из своих не самых лучших генералов, которому он всегда помогал чем только мог. Теперь Верховный получил веское подтверждение хамства и чёрной неблагодарности, которыми Жуков был знаменит в войсках.
Жестокий бой разбросал по жизни немногих оставшихся в живых красноармейцев роты Посохова. Сам Посохов был ранен, около месяца провёл в госпитале, а после выписки попросился в воздушно–десантн
Осталась позади станция Пушкино, здание которой было превращено в госпиталь. Ивлев, сопровождаемый кавалеристом, рысью выскочил на московское шоссе. Они спешили в штаб первого гвардейского кавалерийского корпуса. Ивлеву вспоминались давние годы. Учёба в академии, полевые выходы, когда приходилось сутками быть в седле. Потом совершенно неожиданное знакомство с генералом Пороховым, который преподавал в академии математику и занимался подготовкой командиров диверсионных отрядов. Всплывал в памяти и тот страшный 1918 год, когда Василий Фёдорович Порохов, гремя шпорами, появился в избе, где склонённый над картой Ивлев пытался разгадать неразрешимую загадку нарождающейся гражданской войны.
Порохов был сер лицом и тяжело опустился на лавку. Когда они остались одни, Василий Фёдорович приступил к делу. Только близкое знакомство позволило ему доверить Ивлеву тайну последней операции, проведённой русской разведкой в уже разваливающейся стране. Но это было то, для чего Порохов пришёл в мир. Серафим Саровский, предсказавший Николаю Второму спасение, ошибаться не мог, в чём убедился глубоко верующий Ивлев, узнав от Василия Фёдоровича подробности екатеринбургског
Судьба разлучила раненых детей и их старшую сестру. Мальчик скрывался в глухой деревеньке под Казанью. Оттуда, терпя страшные лишения, он написал письмо генералу Брусилову.
Ивлев хорошо помнил, как описал это генерал – масон в своей книжке, вышедшей в Праге: С осени 1924 года я стал болеть — затяжная инфлуэнца с осложнениями, главное, бронхит меня мучил. Не выходил я из дома около двух месяцев. Нервы расходились сильно. По правде сказать, измучился я вопросами, как быть? Как спасти Россию? Где выход? И вот в это самое время явился ко мне новый провокатор и сильно взволновал меня. Раньше их было несколько, а один так подряд несколько лет, как только случались какие-либо осложнения на горизонте, сейчас же являлся ко мне с разными вопросами. Но почти всех этих молодчиков я разгадывал сразу. Теперь пришел молодой человек. Звонков у нас нет, все стучат на разные лады. Услышав очень робкий стук в передней, жена отворила дверь. Молодой человек, по виду крестьянин, очень бледный и симпатичный, спросил меня. Она сказала, что меня нет дома, я вышел пройтись.
— Вот передайте письмо. Оно очень важное.
— От кого?
— От Алексея.
Жена чуть не лишилась чувств, т.к. подумала, что от моего сына Алексея, давно пропавшего. Взглянув на почерк, она сразу убедилась, что ошиблась.
— От какого Алексея?