На втором витке, наконец, установили с Комаровым устойчивую связь. Но только на УКВ. На связи с «Рубином» сидел Гагарин. Его сменил Леонов, но Гагарин отдыхать не пошёл. Юрий Алексеевич хорошо помнил, кто был рядом с его женой и детьми, когда он 6 лет назад на «Востоке-3а» кувыркался в космическом холоде, входя в жаркие объятия земной атмосферы…
Комаров докладывал:
– Самочувствие хорошее, параметры кабины в норме, но не раскрылась левая солнечная батарея, зарядный ток только 13 — 14 ампер, не работает КВ – связь. Попытка закрутить корабль на Солнце не прошла, закрутку пытался осуществить вручную на ДО – 1 (двигатели ориентации), давление в ДО – 1 упало до 180.
Конструкция раскрыва солнечных батарей надёжно работала в барокамере при различных нагрузках, искусственно создаваемых помехах и вдруг… закапризничала. Владимир Михайлович вышел в бытовой отсек и попытался стукнуть ногами в то место, за которым находился злополучный механизм, но освободиться от стопора не удалось.
Комаров докладывал, что индикация тех или иных операций на бортовой аппаратуре не соответствует эксплуатационным документам. Космонавт отлично знал технику и понимал логику всех процессов. К тому же на корабле множество приборов, которые фиксируют и предупреждают. Все эти стрелки, табло, лампочки, тумблеры образуют ясное целое, где сосредотачиваетс
Что он должен сделать? Что может? Что?.. – мысль работала быстро. Невнятица отступила. Случившееся представлялось в подробностях и целом. Шоковый период прошёл. Кошмар первых минут, когда он очутился в темноте безнадёжности, сгинул. Не ситуация исчезла, а страх перед ней. Доказательством тому не слова, а то, как разворачивались события.
Передали команду: «Снова попытаться закрутить корабль на Солнце на ДО – 1, экономить рабочее тело и энергию».
На третьем витке Комаров доложил: «Давление в кабине — 760, давление в ДО – 1 — 180, зарядка — 14. Солнечная батарея не раскрылась, закрутка на Солнце не прошла».
Стало ясно, что на борту «Союза – 1» серьёзные отказы, и корабль в таком состоянии не пролетает трех суток. Обсудив создавшуюся обстановку, Госкомиссия решила: «Продолжать подготовку к пуску второго корабля «Союз», провести коррекцию орбиты «Союза – 1», ещё раз попытаться закрутить его на Солнце и проверить системы стабилизации корабля». Комарову передали соответствующие распоряжения.
Обстановка складывалась тяжёлая (неполадки на борту могли привести к нарушению теплового баланса и израсходованию электроэнергии в первые же сутки полёта), но в ЦУПе не теряли надежды исправить положение на «Союзе – 1», поднять в космос «Союз» № 5 и выполнить стыковку кораблей и переход Хрунова и Елисеева от Быковского к Комарову.
Комаров доложил, что закрутка на Солнце и на пятом витке не удалась — попытки стабилизировать корабль с помощью ионной ориентации не привели к успеху, а ручная ориентация в тени оказалась очень затруднительной — трудно было определить «бег» Земли.
Стало уже ясно, что продолжать полёт по полной программе нельзя: нужно немедленно отставить старт «Союза» № 5, а «Союз – 1» посадить на 17-м витке. Эту точку зрения поддержали Келдыш, Керимов, Тюлин и другие, но Мишин все ещё не терял надежды выполнить программу полёта полностью. До 13-го витка можно было не спешить с окончательным решением, но все согласились с необходимостью подготовить условия для посадки на 17-м, 18-м или 19-м витках.
На 13-м витке Комаров доложил, что его повторные попытки закрутить корабль на Солнце и провести ориентацию с помощью ионных датчиков опять оказались безуспешными. Всё стало ясно: полёт «Союза» № 5 был отменен, надо было думать, как посадить «Союз – 1». Создалась реальная угроза, что не удастся посадить корабль.
Комарову передали распоряжение садиться на 19-м витке в районе Орска. Для ориентации корабля предложили использовать непредусмотренны
На КП, на аэродроме, в Москве и в Евпатории — всюду все ждали донесения о включении ТДУ. Это были очень тяжёлые и неприятные минуты.
На восемнадцатом витке, через 26 часов 45 минут после запуска, Комаров вручную сориентировал корабль. Тормозная двигательная установка включилась где-то над Африкой, двигатель отработал расчётное время, несколько позже у юго-западных границ страны снижающийся корабль вошел в зону радиовидимости наземных станций слежения.
Внезапно на командном этаже Центра управления полетами ЦНИИМАШ появился секретарь ЦК КПСС Устинов, курировавший ВПК страны, и с порога распорядился «удалить всех не причастных к делу людей». Остались директор ЦНИИМАШа Юрий Мазжорин, начальник ЦУПа, сотрудник, сопровождавший секретаря ЦК. Устинов молча ходил, напоминая тигра в клетке. Он ещё до запуска знал о неизбежном трагическом завершении полёта и приехал прятать концы в воду.
На экране по синусоподобной кривой орбиты «Союза – 1» медленно передвигалась светящаяся точка, обозначающая положение корабля на орбите. Изредка прорезывался комментарий по громкой связи, хотя вся безрадостная картина на борту корабля высвечивалась цифровыми параметрами на табло. Началось снижение и вход в атмосферу. Поступили две важные информации:
1) космонавт вручную сориентировал корабль;
2) включилась ТДУ.
Комаров доложил, сколько секунд работала ТДУ, и добавил, что сейчас у него обгорят антенны и связь прервётся. Как вспоминает Владимир Ковалёнок, который в те дни был в ЦУПе, на первом суточном витке он услышал по громкой связи голос Комарова: «Ухожу на крайний виток. До встречи на Земле…» — сказал он эту фразу очень спокойно, буднично. Его репортаж был скупым. Он сообщал только то, что считал особо важным.
При обычном снижении корабля в штатном режиме после срабатывания основной ТДУ, которая сталкивает корабль с орбиты, запускаются дополнительные двигатели торможения для обезпечения снижения скорости входа корабля в атмосферу и исключения его сильного нагрева. Но в данном случае они не сработали, и корабль, снижаясь, стал перегреваться. Аппаратурой корабля предусматривался в таком случае отстрел спускаемого аппарата с космонавтом от бытового отсека на определенной высоте по показаниям барометрических датчиков. Но датчики не сработали.
В результате этого корабль, войдя в плотные слои атмосферы, перегрелся. Роковую роль сыграла «технологическая небрежность». Комаров сгорел заживо из-за повреждения системы термоизоляции СА. Были записаны последние слова Владимира Михайловича, его крик: «Жарко, горю!!!» А корабль мчался к Земле…
Промчался ты, промчался ты
Звездой горящей,
Погиб, охваченный огнём,
Чтоб наше небо было ясным,
Чтоб наше небо было ясным,
Ты навсегда, ты навсегда
Остался в нём.
Так трагически оборвалась жизнь этого умного, волевого и славного человека. Устинов предложил присутствующим в ЦУПе сформулировать для СМИ суть сообщения ТАСС. Затем своей рукой написал заглавие – «Гибель космонавта», дал указание выключить все внешние телефоны ЦНИИМАШа и быстро спустился вниз по лестнице к машине…
Огненный вихрь бушевал внутри спускаемого аппарата «Союза – 1». Температура при пожаре внутри корабля была очень высокой. Стакан, в котором был уложен как основной, так и запасной парашют сильно нагрелся, ткань начала сплавляться. Вытяжной парашют вышел нормально, вытащил свёрнутый основной парашют. Но ни основной, ни запасной купол не наполнились из-за намертво сплавившегося шёлка.
Командир одного из поисковых самолетов АН – 12 сообщил командиру вертолёта о том, что видит в воздухе «Союз – 1». Моментально все места у иллюминаторов были заняты членами группы спасателей. Но увидеть в воздухе снижающийся СА не удалось. Командир вертолёта начал энергичное снижение. Затем последовал резкий разворот вертолёта вправо, и многие члены группы увидели приземлившийся среди зелёного поля СА. Он лежал на боку, рядом был виден парашют. И сразу же сработали двигатели мягкой посадки корабля. Это встревожило специалистов, находившихся на борту вертолёта, так как двигатели должны были включиться перед посадкой СА у самой земли.
Вертолёт приземлился в 70 – 100 метрах от СА, над которым стояло облако черного дыма. Все ринулись к аппарату. И только подбежав к нему, поняли, что помощь космонавту уже не нужна. Внутри аппарата разрастался пожар. Со стороны двигателей мягкой посадки, в нижней части СА, прогорело дно, и струйки раскалённого жидкого металла вытекали на землю. Двигатели мягкой посадки расплавить металл не могли. Это произошло от нагрева во время аэродинамическог
Группа спасателей немедленно приступила к тушению пожара. Пенные огнетушители не помогли, пришлось забрасывать землёй. За время тушения произошло полное разрушение аппарата, и место пожара приняло вид земляного холмика, под вершиной которого лежала крышка люка-лаза. «Союз» был как бы зарыт вместе со своим командиром.
Прибывшие врачи, приступив к работе, сняли лопатой верхний слой земли с вершины холмика до крышки люка – лаза СА. После выемки земли и отдельных деталей приборов и аппаратуры было обнаружено лежавшее в центральном кресле тело космонавта. Панель управления при ударе оторвалась и отрубила ноги уже мёртвому космонавту. Очистили от земли голову с остатками сгоревшего шлемофона.
Экзюпери: «Жизнь всегда с треском ломает все формулы. И разгром, как он ни уродлив, может оказаться единственным путём к возрождению. Я знаю: чтобы выросло дерево, должно погибнуть зерно. Первая попытка к сопротивлению, если она предпринимается слишком поздно, всегда обречена на неудачу. Зато она пробуждает силы сопротивления. И из неё, может быть, вырастет дерево. Как из зерна. Конечно, разгром — печальное зрелище. Во время разгрома низкие души обнаруживают свою низость. Грабители оказываются грабителями. Общественные устои рушатся. Армия, дошедшая до предела отвращения и усталости, разлагается в этой безсмыслице. Всё это — неизбежные проявления разгрома, как бубоны — проявление чумы. Но если вашу любимую переедет грузовик, неужели вы станете корить её за уродство?
Я не хочу, чтобы о нас судили по уродливым проявлениям разгрома! Неужели о том, кто готов сгореть в полёте, станут судить по его ожогам? Ведь он тоже превратится в урода.»
Пожар превратил тело Комарова в небольшой обгорелый комок размером 30 на 80 сантиметров. Зрелище, конечно, было страшное…
Жена Комарова Валентина Яковлевна на предложение не быть на похоронах твердо заявила: «Последние часы я буду с ним. Я всю жизнь готова стоять перед ним на коленях».
Каманин вспоминал: «На аэродроме Орск для прощания с В.М.Комаровым был выстроен батальон курсантов. Мимо строя курсантов пронесли гроб с телом Комарова и погрузили его в самолёт Ил – 18. За десять минут до взлёта прилетел Ан – 12 с полигона — это генерал Кузнецов и космонавты спешили принять участие в прощании с другом.
Вскоре появилось секретное письмо в ЦК КПСС корреспондента «Советской России» по Оренбургской области Горбатова. Содержание письма было следующим: «На месте гибели Комарова местные жители находят мелкие детали корабля, ходят слухи, что часть останков Комарова зарыта на месте его гибели. К «могиле» Комарова приходят и приезжают тысячи людей». Горбатов предлагал поставить обелиск на месте приземления корабля «Союз – 1». На письме проглядывала резолюция секретаря ЦК: «Л. В. Смирнову. Разобраться, наказать виновных».
ЦК и Смирнов восприняли это письмо как доказательство плохой работы службы поиска и вознамерились искать козла отпущения среди руководства ВВС. 24 апреля из обломков корабля был извлечен только труп Комарова — все детали корабля остались там, где они были зафиксированы в момент аварии. Место аварии было сдано под охрану, и допуск специалистов к нему начался только утром 25 апреля.»
Когда Смирнов понял, что к ВВС придраться невозможно, он весь вопрос свёл к тому, стоит ли ставить обелиск на месте гибели Комарова. Тюлин, Толубко, Пашков и Каманин твёрдо высказались за установление обелиска. Они решили просить в ЦК КПСС разрешения на это. Но на всякий случай послали на место аварии специалистов с целью ещё раз осмотреть район приземления «Союза – 1» и собрать все возможные мельчайшие детали корабля.
На месте гибели корабля остался небольшой холмик земли, на который Сергей Анохин положил свою авиационную фуражку. Потом там и поставили памятник Владимиру Комарову, сделанный солдатским руками.
В морге печальную процессию встретил маршал Вершинин. Он хотел ещё раз сфотографировать останки космонавта и лично убедиться, что он правильно доложил правительству о невозможности прощания с телом погибшего и необходимости немедленной кремации. Открыли гроб, на белом атласе лежало то, что ещё совсем недавно было космонавтом Комаровым, а сейчас стало безформенным чёрным комком. К гробу подошли Гагарин, Леонов, Быковский, Попович и другие космонавты, они печально осмотрели останки друга. Главком ВВС маршал К.А.Вершинин после мучительных раздумий распорядился показать это космонавтам – летавшим и не летавшим, – чтобы не строили иллюзий и осознанно шли в полёт.
Все космонавты были потрясены смертью Комарова: «Вечером собрались у Володи Беляева. Хозяин квартиры был ещё на старте: снимает со старта и отправляет ракету с «Союзом – 2» обратно в МИК. По радио шло сообщение ТАСС. Пили за Володю коньяк, стоя, не чокаясь. Борис и Женька очень плакали. Потом пришёл Беляев и тоже так горько плакал… Страшно, когда взрослые мужики, офицеры так плачут…»
Многокилометрова
И вдруг очередь замерла, когда, поравнявшись с урной, пожилая женщина, шедшая на костылях, опустилась на колени и поползла к портрету с огромной гвоздикой в руке. Её поношенные плащ и обувь говорили об очень малом достатке, а на гвоздику она, видимо, истратила последнее.
Она прикоснулась к портрету, положила гвоздику и на коленях замерла в скорбном молчании. Неожиданно она как будто выдохнула из груди: «Зачем же тебя, сынок! Лучше б меня Бог прибрал!» Так же на коленях она вернулась к оставленным костылям. Ей помогли подняться, и очередь вдоль портрета и урны возобновила своё движение.
Народ прощался со своим Героем — первым павшим на дороге Космоса — Владимиром Михайловичем Комаровым — Дважды Героем Советского Союза, лётчиком-космона
…В один из дней советской делегации было предложено посмотреть на Париж с борта теплохода, проплывающего по Сене. Теплоход отошёл от пристани. На палубах было многолюдно: день выходной, и многие французы проводили время на реке, отдыхали, наслаждались свежим воздухом и пейзажами Парижа.
Когда участники прогулки узнали, что на борту теплохода находятся русские космонавты, они живо устремились к ним, с западной непосредственнос
К космонавтам потянулись руки с открытками, книжками, газетами. Всем хотелось получить автограф покорителей звёздных трасс. Вдруг Владимир Комаров увидел девочку лет пяти-шести. Она стояла перед ним, растопырив пухлые пальчики повернутых вверх ладонями рук, и показывала, что у неё ничего нет, а на глазах девчушки готовые брызнуть слезы. Комаров ещё раньше, пока ему удавалось оставаться незамеченным публикой на теплоходе, обратил внимание на семью французов, сидевших у борта. Плотный мужчина лет сорока, миловидная женщина лет на пятнадцать моложе его. И рядом с ними весело щебетала их маленькая черноглазая дочь. Она задавала уйму вопросов, и родители, видимо, не очень тяготились ими, каждый раз подробно отвечая девочке.
И вот сейчас перед Володей стояла их маленькая щебетунья, готовая расплакаться от того, что ей нечего было протянуть русскому дяде – космонавту, как это делали окружающие ее люди.
Комаров на мгновение растерялся. Но кто-то из друзей пришёл на выручку. Ему передали традиционный русский сувенир — маленькую матрёшку. Володя перевернул деревянную красавицу и на донышке мелким, но чётким почерком написал: «На память парижанке от космонавта Комарова». Затем он протянул игрушку и ласково погладил девочку по волосам. Приплясывая и что-то весело мурлыкая, счастливая малышка побежала к родителям, которые не сдерживали своего восторга и, благодарно улыбаясь, кивали Комарову…
Он ушёл из жизни полный сил, здоровья, замыслов и надежд. Он остался в памяти с грустной улыбкой, глядевший с портрета над урной. Остался в памяти молодым…
Владимир Михайлович пал жертвой политических интриг гнилого партийного руководства, но до конца выполнил свой долг офицера, испытателя и человека.
В те дни, прощаясь с другом, Юрий Гагарин сказал:
— Мы научим летать «Союз». В этом я вижу наш долг — долг друзей перед памятью Володи. Это отличный, умный корабль. Он будет летать. Мы сядем в кабины новых кораблей и выйдем на новые орбиты. Ничто не остановит нас, не остановит!
«Союз» стал базовым кораблём при проведении сложнейших космических исследований с использованием орбитальных станций. На нём отлетали многие наши и международные экипажи. И в каждое из этих космических свершений вложена душа и жизнь Володи Комарова.
Экзюпери: «Неудачи закаляют сильных. К сожалению, с людьми приходится вести игру, в которой почти не принимается в расчёт истинный смысл вещей. Выигрыш или проигрыш зависит от каких-то чисто внешних причин. И обманчивая видимость проигрыша связывает тебя по рукам и ногам.»
Причины катастрофы больше занимали умы конструкторов, методистов и инструкторов ЦПК, нежели партийного руководства страны. Чувствовалось, что к погибшему космонавту возникла некая неприязнь. Многое исходило от генсека, Леонида Ильича Брежнева. И хотя Комарову посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, а прах похоронили в Кремлевской стене, в последующем на светлую память космонавта стала надвигаться тень забвения. И сегодня так и не выполнен Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 апреля 1967 года об установлении бюста на родине космонавта – Москве. Здесь его именем названа площадь в Петровском парке, которую и площадью-то назвать можно только условно. Хотя есть здесь и большие «плюсы» – летом роскошные клумбы в центре небольшого парка благоухают цветами. Вот здесь бы и поставить ему памятник.
А что же сделала Военно-воздушная инженерная академия имени профессора Жуковского? На её стенах не нашлось места даже для скромной мемориальной доски. Скажем откровенно, раньше существовало негласное мнение, что В.М.Комаров якобы не та «величина». Высказывали его типичные интеллигенты: тупые, подлые, безпринципные, трусливые и продажные. Но, само собой, с непомерными амбициями «элиты». А вдали от смердящей долларами Москвы, в Оренбургской области на месте падения космического корабля «Союз – 1» за счёт местных средств сооружен величественный мемориал, в центре которого – высокая стела с бюстом космонавта наверху.
Несмотря на отдалённость от города, у мемориала всегда оживлённо, у местных молодожёнов стало традицией – в торжественный для них день возлагать к подножию памятника свежие цветы.
Сразу после похорон Комарова состоялась встреча Гагарина с председателем КГБ Семичастным.
Позднее Семичастный озвучил Брежневу содержание просьб космонавтов, но эта информация была им преподнесена как бы от себя. Этим Семичастный обозначил свою позицию, которая была сродни позиции Гагарина, и участь тогдашнего главы КГБ была быстро решена.
Семичастный вспоминал: «Владимир Михайлович Комаров стал первым человеком, не вернувшимся из космоса на Землю.
У КГБ было не очень много контактов с космической программой: вся отрасль была под патронажем Министерства обороны и военных кругов. Хотя первая «прогулка» космонавта Алексея Леонова в космосе в 1965 году была отснята при помощи нашей аппаратуры, однако для того, чтобы и дальше успешно сотрудничать с космонавтами, у нас не было ни возможности, ни средств.
Из агентурных донесений и из западной печати мы к тому же стали узнавать, что американцы начали использовать свои космические экспедиции для получения шпионских фотоснимков о советских военных объектах. Нам ничего не оставалось, как объединить наших сотрудников в отдельную группу и передать всю тему им. Так что КГБ в успехе самого завоевания космоса не имел возможности отличиться.
Тогда я был только на десять лет старше двадцатисемилет
Космонавты были потрясены случившимся с Комаровым. Вскоре после траурного прощания с Владимиром Михайловичем в Краснознаменном зале Дома Советской Армии ко мне подошли Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриан Николаев, Павел Попович и попросили выслушать их. Я согласился. Прямо с похорон мы отправились на Лубянку.
Согласно принципам служебной подчиненности им следовало бы идти со своими проблемами к новому министру обороны Гречко, но, как я позже понял, там были глухи к волновавшим их вопросам..
Космонавты попросили меня посодействовать их личной встрече с Леонидом Брежневым, уже третий год возглавлявшим руководство нашей страны и партии. Они изложили мне свои проблемы и поделились проектами их решения. Космонавты были также уверены, что я их не выдам Гречко, а вот первому секретарю ЦК смогу представить перечень их жалоб и проекты решений спорных вопросов таким образом, словно всё это родилось в моей, а не их головах. Для успеха всего начинания именно такой подход имел решающее значение.
До той поры я не предполагал, что взаимоотношения между отдельными группами в сфере космических исследований столь накалены. Однако четвёрка моих гостей с Гагариным во главе убедила меня в обратном. Самой обременительной для них была необходимость слепого соблюдения военной дисциплины.
В своё время подчиненность нашей космонавтики Министерству обороны была необходима, однако чем дальше развивалась она, тем больше проявлялось различие в толковании тех или иных вопросов между теми, кто летал и тренировался, и теми, кто давал команды из-за письменного стола. Практически все лётчики-космонав
А проблемы ни много, ни мало касались тренировок, финансирования, подбора кадров, материального обезпечения.
Поэтому космонавты хотели, чтобы их сфера была изъята из Министерства обороны и выделена в самостоятельную. С Брежневым я на эту тему действительно говорил, но вскоре же после этого сам был отозван из КГБ и сослан в Киев.»
Происходит замена во главе КГБ честного, но туповатого «Ванька» Семичастного, который так до конца дней своих и не понял, что произошло, на Андропова, подготовившего перестройку, осуществлённую уже без него, но выпестованными им кадрами.
После похорон Комарова Гагарин посетил Вениамина Ивановича Русяева: « Да, он позвонил мне почти сразу же, как вернулся с космодрома. И сказал, что сейчас приедет. Он был на машине, я его внизу встретил. Предложил зайти в лифт. Он отказался. Говорит, пошли наверх пешком. И добавил: «И у лифта уши бывают». А дело в том, что незадолго до этого у меня в доме установили «жучки». Я, когда это заметил, был в ярости – устанавливать «жучки» в квартире кадрового агента?! И квартира, и телефон были под контролем. Словом, в тот раз мы долго, очень долго на мой 6-й этаж поднимались…
Пока шли, он рассказал мне о громадной исследовательско
Наконец он сказал: «Хорошо. Я сам пойду к нему. Как ты думаешь – примет он меня?» Я ему говорю: «Ты же в праздники часами с ним на Мавзолее стоишь рядом, а после этого спрашиваешь у меня, примет он тебя или нет. А я с ним и за руку-то никогда не здоровался». Юра мне: «Так мы с ним ни разу серьёзно-то ни о чём и не поговорили. Ты думаешь, я о чём с ним на трибуне говорю? Я ему анекдоты рассказываю, которые к загранкомандиров
Мне даже неизвестно, добрался ли в конечном счёте тогда Юра до Брежнева… По крайней мере, спросить его об этом впоследствии не удалось. Да, честно говоря, это было бы небезопасно, хотя бы учитывая ту слежку, которую за мной учинили. Сейчас я прямо могу вам сказать: нас предупредили – те, кто будет пытаться разобраться в ситуации… Ну, в общем, в воздухе вокруг нас витал страх…
Юра решительно заявил: он будет во что бы то ни стало пытаться прорваться к Брежневу. И если Первый обо всём был в курсе и спустил ситуацию на тормозах… То он точно знает, как поступить. Так он сказал. Дословно. Можно только догадываться, что он имел в виду». Вениамин Русяев заканчивал свой рассказ следующими словами: «Юра всегда считал, что политика – дело тяжёлое и деликатное. На что я ему возражал: «Политика, Юра, это прежде всего – дело очень грязное. И, пожалуйста, не лезь в неё никогда. Поверь – не стоит… У тебя есть своё любимое дело, семья…»
Экзюпери: «Где-то, как черви внутри плода, притаились грозы; ночь казалась прекрасной, но кое-где начинала подгнивать, и ему было противно погружаться в этот мрак, скрывающий в себе гниль и разложение. Он подумал: «Кольцо замкнулось». Так или иначе – все должно решиться ещё до рассвета, в плотной массе тьмы. Только так… А бывало, первые часы рассвета приносили ему исцеление… Но теперь незачем смотреть на восток, туда, где живёт солнце: между самолётом и солнцем пролегли бездонные глубины ночи; из них – не выбраться. Странная ночь! Она внезапно начинала подгнивать – подгнивать слоями, как мякоть роскошного с виду плода. Грозная ночь, гниющая под прикосновениями ветра. Ночь, которую нелегко победить.»
6. Скорпионы.
Генерал Чук ехал на встречу с Андроповым. Каждая из них оставляла в душе генерала неизгладимые отпечатки. Сначала встречи проходили в кабинете на площади Дзержинского. Потом Чук, чувствуя, что попал между молотом и наковальней, сбежал с поста начальника третьего управления КГБ СССР на Украину. Тогда встречи стали проходить только на специальных квартирах.
Машина долго петляла по улицам Москвы, проехала несколько проходных дворов и остановилась у дома №26 возле чёрного входа подъезда во дворе – колодце с несколькими подворотнями.
Чук вышел из машины, и сразу за ним закрылась подъездная дверь. Человек в костюме с оттопыренной подмышкой проводил генерала до массивной двери с деревянными украшениями. На ней ещё виднелась закрашенная несколько раз медная табличка: «Карлъ Францевичъ Флекенштейнъ.». Дверь безшумно распахнулась. Чук вошёл в квартиру.
Обстановка её напоминала интерьер американских городских квартир середины 40-х годов ХХ века. Фотографии ночного Нью-Йорка, статуя Свободы. В углу шикарная ламповая радиола. Много пластинок. В основном записи оркестра Глена Миллера…
Андропов не заставил себя долго ждать. Откуда-то из боковой двери неслышно появилась его седоголовая фигура. Чук почтительно вскочил и замер в подобострастной позе. Андропов сухо поздоровался. Пригласил сесть. Долго молчал, изучая исподволь поведение Чука. Как, тот, не нервничает ли, что на душе у этого двурушника? Не переметнулся ли обратно к Брежневу?
Чук сидел каменным изваянием. Андропов налил по рюмочке вина «Молоко любимой женщины». Выпили. Молчание затягивалось. А председатель явно хотел показать Чуку, что хотя, и благодарен ему за проведенную по андроповскому сценарию операцию с лётчиком, но доверять пока всецело не намерен.
Поднявшись с кресла, Андропов подошёл к радиоле, поставил свою любимую «Серенаду солнечной долины» и обратился к Чуку:
– Виталий Васильевич, кажется, вы курировали операцию с лётчиком в марте 1968 года?
– Да, Юрий Владимирович, курировал.
– Вы знаете, у нас случилось в Аргентине несчастье. Да.
Андропов замолчал и повернулся к окну. Задёрнул занавеску.
– В Буэнос-Айресе провален наш резидент. Мало того. Они там взяли его семью. Двоих дочерей и жену. Видно, не сладко им там пришлось. Стал он сдавать нашу агентуру. Мы его понимаем, конечно… Пока не всех ещё сдал… Но если там поднажмут, то всё придётся начинать с нуля по Латинской Америке.
– Чем же я могу помочь?
– Появилась возможность обмена. Мы предполагаем обменять всю семью на вашего подопечного лётчика. Как он себя чувствует?
– Я думаю, что удовлетворительн
– Вероятно, это разумно. Подготовьте его там, откормите, оденьте и через две недели я навещу вас.
– Где мне разместить объект?
– Вы же работали с ним в 1968 году на вашей подмосковной даче.
– Есть. Понял.
– Вот ещё что. Вас будут сопровождать наши люди. Из Красноярска полетите бортом транспортной авиации. В Чкаловской вас встретят.
– Разрешите выполнять?
– Да, конечно.
С этими словами Андропов повернулся и неслышными шагами скрылся за дверью. Генерал Чук поднялся. Ноги ватными тумбами едва передвигались. Он не помнил, как очутился на своей даче. Хлебнул водки и стал приходить в себя.
7. Весна шестьдесят восьмого.
Станция Тинская красноярской железной дороги была почти пустынна. С поезда сошло трое хорошо одетых мужчин. Они быстро промелькнули через низенький перрон и скрылись в поджидавшей их машине.
Разбитая дорога привела автомобиль к железным воротам психиатрического спецучреждения – одного из оплотов карательной психиатрии в Советском Союзе. Охрана шустро впустила прибывшую машину. Оставив на захолустной улице облако дыма и пыли, она проехала прямо к одному из корпусов, обнесённых в два ряда колючей проволокой.
Генерал Чук и двое сопровождающих вошли через проходную с автоматчиками в специальную зону. Их встретил главврач. После короткого ознакомления с документами прибывших, главврач поинтересовался, когда они намерены приступить к делу.
– Немедленно. – Последовал ответ. – И, пожалуйста, подготовьте его к нашему приходу.
– Хорошо. Он в нормальном состоянии, никаких отклонений в поведении за последний год не было. Правда, медиков органически ненавидит.
– Понятно. Значит, пойдём без халатов. Ведите прямо сейчас.
– Воля ваша. Идёмте.
Группа людей, возглавляемая главврачом, уверенными шагами двинулась ходами и закоулками огромного здания. Везде их встречали посты с вооружённой охраной. И вот последний коридор, окрашенный зелёной краской. Поворот, глухая стена. Дверь с глазком. Лязг замка. Генерал Чук отстранил рукой главврача, велев остаться с сопровождающими, и вошёл в палату – камеру.
У зарешеченного окна сидел человек в синей одежде. Он не обратил внимания на вошедшего. Лицо его, одухотворённое полётом, светилось от падавшего через окно солнечного луча.
– Здравствуйте, гражданин Алексеев!, – бодренько приветствовал обитателя палаты – камеры генерал Чук.
Сидевший у окна поднялся и повернулся к вошедшему. Лицо его, знакомое каждому советскому человеку, не выразило ни удивления, ни радости. Он молча смотрел на генерала пронзительным взглядом серых глаз и презрительно щурился.
– Гражданин Алексеев, принято решение о вашем выезде за рубеж. Я уполномочен привезти вас в Москву.
Ответом послужило презрительное молчание.
– Но ведь вы сами просили об отъезде. Ваша мама и родственники хлопотали об этом же. Мы решили удовлетворить ваши же просьбы. Так вы едите или нет?
– Да. Я еду., – сказал обитатель палаты – камеры, – Только как быть с одеждой?
– Не безпокойтесь. Всё предусмотрено.
Чук выглянул за дверь. Мгновенно вошёл один из сопровождающих. Он открыл свой чемодан и извлёк костюм, рубашку, ботинки, плащ, бритвенный прибор, галстук и шляпу.
– Мы не будем вам мешать. Одевайтесь и выходите в коридор.
Произнеся это, Чук и сопровождающий удалились.
Юрий Алексеевич несколько минут стоял не шелохнувшись. Неужели свобода? А может, опять андроповская проделка? Кто их знает? Ну, ладно. Посмотрим, чем чёрт ни шутит. Быстро побрился, Оделся, обулся. Резко открыл дверь с глазком. И нос к носу столкнулся с наблюдавшим за ним Чуком. Тот от неожиданности аж присел, отлетев к зелёной стене. Сопровождающие откинули полы пиджаков, обнажив кобуры с оружием.
– Отставить!, – заорал Чук, – Вы что, не видите? Он исполняет мои указания!
Юрий Алексеевич презрительно усмехнулся, видя этот цирк. Главврач уже успел отпрыгнуть за угол коридора и теперь боязливо наблюдал оттуда продолжение действия. Чук поднимался, испачкав спину пиджака вонючей зеленой краской, которой был окрашен коридор.
– Идёмте, гражданин Алексеев!
Гагарин пошёл по коридору. Чук и сопровождающие следом. Впереди опять был главврач. Так они дошли до кабинета регистратуры. Главврач открыл двери. Все вошли. Юрий Алексеевич сел в кресло. По обе стороны встали сопровождающие. Чук и главврач рылись в документации. Через полчаса была, наконец, найдена «История болезни N120461». Чук удовлетворённо сунул её в чемодан.
В аэропорту Красноярска чёрная «Волга» подъехала к тяжёлому транспортному самолёту с красной звездой на хвосте. По трапу в пассажирский модуль поднялись четверо. Люк захлопнулся, и тяжёлый корабль порулил на взлёт.
Да, как давно он не летал! Глаза заблестели. Рёв двигателей был сладчайшей музыкой. Полуприкрыв глаза, Юрий Алексеевич вспоминал свой последний полёт.
В тот день ранней весны 1968 года он легко встал от хорошего здорового сна. Умылся, побрился, поцеловал своих девчонок. Они ушли в школу. Жена Валентина лежала в больнице. Хозяйствовала её родная сестра…
…Ровно – ровно – ровно гудели двигатели транспортного Ила, пожирая расстояние до Москвы. Как не похож был этот Ил-76 на Ил-18 далёкого 1961 года, когда после удачного приземления в приволжской степи Юрий Алексеевич летел в Москву…
А мартовский день 68-го опять и опять вставал перед полуприкрытым взором Гагарина. Проводив дочерей, он позавтракал. Пора было ехать на полёты. Одел шинель, застегнулся. Проверил, как сидит фуражка. Всё в порядке. Повернул ключ в двери. Вышел на площадку. Там соседи собирались в столицу. Мать соседки держала лифт. Потом они шли с Добровольским по улицам Звёздного к автобусному пяточку. Впереди стучала каблучками бегущая соседка.
Сунув руку в карман, Юрий Алексеевич не нашёл там пропуска на аэродром. Пришлось возвратиться. Но на автобус он не опоздал. Предполётная суета аэродрома всегда была мила его отважному сердцу. Задержка вылета несколько омрачила великолепное настроение. Кто-то задерживал командира. Теперь-то Юрий Алексеевич знал, КТО.
Серёгин пришёл взвинченный. Сел в кабину. Пристегнулся. Всё. Порулили на старт. Встали первыми. Держал тормоза, газ – на средний. Взлёт. Взревел двигатель, набрав свои 12 300 оборотов в минуту. Ослепительно яркая струя вырвалась из его сопла. Побежала навстречу взлётная полоса. Отрыв. Первый разворот. Второй разворот. Под крылом промелькнул родной аэродром, обрамлённый заснеженными мартовскими лесами – 22-я зона. Зона выхода на задание. По левому борту виделся Звёздный городок. Как – то там сейчас дочки? За партами, поди, сидят, учителя слушают…
Подошли к рубежу. Железная дорога Ногинск – Черноголовка. Не ошибёшься. На рубеже связь с руководителем полётов. Дал двадцатую зону на четырёх двести. Пошли. Скорость 970. Серёгин мрачнее тучи. В кабинном зеркальце видно его не то озабоченное, не то страдающее лицо. Молчит. Связь пришлось вести обучаемому, каким был в том полёте Юрий Алексеевич. Так и шли на 970-и курсом 70 градусов. Всё. Двадцатка. Под ними деревня Воспушка. Связь с руководителем полётов. Выполнение задания разрешено. Серёгин махнул рукой – начинай.
Правый вираж, левый вираж. Вдруг лицо командира перекосила судорога, он резко расстегнул «паука» и привязные ремни кресла, сорвал маску, судорожно хватая ртом воздух. Повалился вперёд, на ручку, сдвинул рычаг управления двигателем до взлётного режима.
Двигатель взревел, набирая обороты. Самолёт стал разгоняться. Блокировка не позволит теперь из передней – гагаринской – кабины управлять двигателем…
Связь с руководителем полётов. Задание закончил. Курс выхода 320 градусов. Руководитель полётов разрешил. Но развернуть на курс выхода почти неуправляемый самолёт не удалось. Турбина несёт экипаж со скоростью уже больше тысячи курсом 220 градусов. Самолёт дрожит от напряжения. Юрий Алексеевич кричит в переговорник:
– Володя, отпусти управление!
Но тот уже ничего не слышал. Высота стремительно уменьшалась. Только бы вывести! Облака кончились. Внизу две деревни. Обеими руками за ручку. Самолёт дрожит, почти трясётся. Но выходит в горизонталь. Ревя двигателем, спарка носится восьмёрками над деревней. Юрий Алексеевич помнил, это были Большие и Малые Горки.
Крен, разворот, пике, набор высоты, опять крен… Наконец, тело командира отброшено на спинку кресла. Всё, ручка свободна. Но двигатель! РУД в кабине инструктора сдвинут вперёд до упора. РУД в гагаринской кабине ходит в холостую, сбавить обороты невозможно! Долго ли протянет турбина на взлётном режиме? Надо садиться в Киржаче. Связь с руководителем полётов. Но тот не слышит. Видно, сел аккумулятор. Авиагоризонт, теряя обороты гироскопа, валится вправо. Точно. Генератор не заряжает батарею. Самолёт почти обезточен. Ладно. Бороться будем до конца. Только бы движок не скис!
Юрий Алексеевич помнил, как в его воображении складывался план спасения командира:
Наберу тысяч 7 – 8 кругами. Потом пожарным краном перекрою керосин двигателю. Начнём устойчивое планирование. Времени будет почти вагон. Открою командирский фонарь, дотянуться рукой до рычага в его кабине вполне возможно. Открою свой фонарь. Отвяжусь от кресла и по верху перегородки переберусь в заднюю кабину. Скорость планирования километров 400, удержусь, сдуть не должно. Застегну «паука» на командире и вывалюсь вместе с ним через борт. Потом раскрою парашют командира, затем оттолкнусь и раскрою свой…
Но на 1100 метрах двигатель заглох. Тяга ещё сохранялась полминуты, пока ротор турбины выбегал до оборотов авторотации. Потом падение. Лес, просека, олени. И тут двигатель вдруг схватил, яростно взревел, забирая обороты, и понёс самолёт от земли.
Теперь на Киржач, только бы дойти… Но всё, тишина. Лишь вой воздушных струй. Внизу шоссе. Прямое. Может, сяду? Но скорость 700! Размолотит. Нет, не сесть. Высоты 300, 250… Надо прыгать. Прощай, командир! Чеку из заголовника, фонарь долой. Отворот от деревни. Выстрел катапульты и взрыв. Самолёт медленно – медленно в огненном венце уходит вниз к лесу.
Теперь кресло. Отвязался. Парашют хлопнул и мягко – мягко опустил раненого Юрия Алексеевича в глубокий снег на Новосёловском поле. Раскатистый гул прошёл по окрестным лесам. Самолёт, ломая деревья, протаранил заснеженный владимирский лес. Взрыва и пожара при падении не было.
Холод мартовского снега быстро привёл Юрия в чувство. Ноги нестерпимо болели. Обувь сорвало взрывом при катапультировани
Транспортный Ил-76 спокойно шёл на своих 11 тысячах, везя в пассажирском модуле четырёх человек, все они были вроде бы русские, советские люди, но некоторые, к сожалению, только по названию. Генерал Чук отхлебнул из походной фляжки коньяк. Аккуратно завернул пробочку. Убрал фляжку в нагрудный карман. Его подопечный, похоже, дремал. Опасаться Чуку было нечего. Летуну ведь тоже жить охота. Ну, будет себе там, за бугром, чем плохо? Ну, под другим именем, так только лучше. Отдохнёт от славы и психушки. Ох, и хлопот он доставил генералу…
Операция проходила в конце марта 1968 года. Чук подготовил два варианта устранения пилота. Первый, самый простой обезпечивал смерть на взлёте из-за отказа системы управления. Но против такого категорически выступил Андропов. Ему лётчик нужен был живым. Это давало Андропову и его американским хозяевам мощный рычаг влияния на Брежнева, что было крайне важно для реализации пропагандистской лунной аферы НАСА. Тогда генерал стал реализовывать второй вариант. Поэтому при снаряжении взрывной закладки направленного действия, исполнитель по приказу Чука установил её так, что бы у пилота оставалась возможность спасения при катапультировани
27 марта 1968 года Чук начал очень рано. Предстояло привести в готовность много разнородных сил и средств, отключить телефонную связь в районе проведения операции и на квартире лётчика.
Группы поиска и ликвидации уже были собраны все вместе на поле, окружённом глухим лесом, недалеко от Александрова. Оттуда они вылетели на исходные позиции непосредственно перед проведением операции между 9-ю и 10-ю утра. Нельзя было давать остыть двигателям вертолётов во время ожидания на исходной, а держать движки включёнными не позволял запас топлива в баках машин…
Перехватчик Су-11, ведомый опытным лётчиком-испытат
В зенитно – ракетном полку, дислоцированном вблизи деревни Ефремово, что под Киржачём, были организованы учебно-боевые стрельбы.
Генерал Чук находился в помещении руководителя полётами на аэродроме Раменское. Сюда стекалась вся информация от развёртываемых сил и от руководства аэродрома Чкаловская. Наконец, генерал получил доклады о готовности всех участников операции. Можно было начинать.
Чук подошёл к телефону и вызвал начальника гарнизона аэродрома Чкаловская, генерала Пушко. Резко сказал ему:
– Начинай!
– Есть. Понял., – Донесла трубка с той стороны.
Чук подошёл к индикатору кругового обзора азимутальной РЛС. Луч развёртки высветил точку. Расчёт РЛС работал слаженно. Цель вели надёжно. Вот она уже в зоне пилотирования. Пришёл доклад от Бибикова из района испытательных полётов. Он сообщил, что видит цель и сопровождает её бортовой радиолокацией.
Приближался кульминационный момент. Самолёт объекта вот-вот должен был обесточиться. Потом двигатель неминуемо заглохнет и…
Цель на экране РЛС выписывала правый вираж, потом левый. А дальше началось невероятное. Внезапно объект запросил разрешение на возвращение. Руководитель полётов дал ему разрешение и курс выхода 320. Но самолёт объекта резко увеличил скорость и пошёл курсом 220, прямо на аэродром Чкаловская.
Чук похолодел. Тут же последовал доклад Бибикова:
– Цель резко увеличила скорость и ушла со снижением курсом 220! Цель ни визуально, ни локацией не наблюдаю. Преследую до визуального контакта.
Добавил радости расчёт РЛС:
– Цель N1 уходит из зоны пилотирования курсом 220. Резко снижается. Цель N2 преследует цель N1. Их отметки сливаются!
Чук рванул трубку телефона:
– Ефремово! Ракетная атака! Залп двумя ракетами. Цель над Стромынью. Удаление 32!
Тут же по радио приказал Бибикову:
– Разворот на 70. Вернуться в зону 20, следить за воздухом!
Расчёт РЛС докладывал:
– Вижу залп двумя ракетами. Вижу подрыв ракет! Цель уходит курсом 20. Цель пропала!
Чук вызвал на связь командира групп поиска и ликвидации. Дал координаты падения. Ближайшие группы тут же вылетели в район.
Вдруг доклад Бибикова:
– Вижу цель! Высота 1100! Курс 350, скорость 700. Преследую… Цель уходит со снижением, ясно вижу бортовой N18! Вираж. Цель пропала! Уточняю координаты падения.
Что за наваждение? Совсем другой район! Что они там, размножаются, что ли? Чук вытер холодный пот. Хорошо хоть обоих прихлопнули. Сейчас разберёмся кто там где…
Резервная группа поиска и ликвидации вылетела в указанный Бибиковым район. Вышел на связь командир первой, ранее вылетевшей группы:
– Товарищ Первый! Экипаж подобран. Это лётчики из Чкаловской Бодреев и Колобов. Что делать?
– Вези их сюда. Даю тебе инженера. Выяснишь, какой у них там был бортовой, окраска, ну и прочее. Самолёт для них подготовим. Всё. Действуй.
Время тянется – тянется. Чук ждёт доклада второй группы, наведённой Бибиковым. Через несколько томительных минут эфир доносит:
– Товарищ Первый! Объект опознан и подобран. Ранение средней тяжести. Второй номер погиб. Какие будут указания?
– Вези сюда. Быстро. Дать укол, чтобы уснул. Всё.
Первой приземлилась группа, привёзшая Бодреева и Колобова. Для них уже был готов новый самолёт, со свеже нанесёнными бортовыми номерами сбитой машины.
Чук лично говорил с лётчиками. Он был не многословен:
– Жить хотите, ребята?
– Да.
– Тогда помните. Вы ничего не видели, летели себе по маршруту. Ну, радио там барахлило. Садитесь в самолёт и давайте домой. Но учтите. Вы живы, пока молчите. Всё. Свободны.
Экипаж сбитого самолёта резво бежал по бетонке. Через две минуты их подменённая машина, блестя свеже покрашеными бортами, скрылась из виду.
Чук ждал прибытия второй группы. Он должен был убедиться, что лётчик жив, и оценить его состояние лично. К приземлившемуся вертолёту генерал подъехал на медицинской машине. Вошёл внутрь кабины вертолёта. На брезентовых носилках лежал человек в лётной кожаной куртке с забинтованными ногами. Сквозь бинты проступала свежая кровь. Лицо человека было спокойно. Он крепко спал. Черты этого лица знал весь мир.
Чук лично прощупал пульс. Всё нормально.
Машина «скорой помощи» лихо уносилась с аэродрома Раменское. Чук поехал докладывать результаты операции Брежневу. Андропов, конечно, всё узнал раньше.
Леонид Ильич внимательно слушал прибывшего генерала. Тот, несколько смущаясь, произнёс:
– Леонид Ильич! Мы делали всё по плану. Но он… уцелел. Что делать?
– Как это уцелел? Вы там что, белены объелись?
– Катапульта его спасла. Но мы можем сейчас его…
– Вы Виталий, ээээ… Васильевич, в своём уме?
– Так точно.
– Тогда вот что. Где он?
– На моей даче. Ранен. Спит.
– Пусть спит. Держите его у себя. Я подумаю, как с ним быть. Но вы у меня лично отвечаете за секретность всех деталей. Лично. Я вас предупредил…
Чук мерил шагами свой дачный кабинет. Рядом за столом сидел врач. Охрана примостилась возле дверей дома и у въездных ворот. Тяжёлый день подходил к концу. Внезапно зазвонил прямой брежневский телефон:
– Послушайте, Чук, как он там?
– Спит.
– Мы тут решили объявить о его гибели… Да, вот так. Вы там, на месте падения самолёта обеспечьте достоверность этого. Летуна не трогайте. До моих распоряжений.
В дрожащей трубке короткие гудки. Мозг лихорадочно работал. Так, обеспечить достоверность на месте. Значит, поисковики должны найти хоть что – то от него. Но, трогать нельзя!
Позвал врача:
– Немедленно осмотрите объект на предмет наличия особых примет. Снимите отпечатки пальцев. Доложите через полчаса.
– Чук прикидывал. Первое. Обязательно должны найти его документы, части одежды и части его самого. Есть вариант содрать часть кожи с левой руки. По отпечаткам определят однозначно, что это он. Операция несложная. Для здоровья объекта болезненная, конечно, но не смертельная.
Вошёл врач. Доложил, что за ухом у объекта родинка. Больше особых примет нет.
Чук поинтересовался, можно ли ампутировать часть кожи с волосами и родинкой. Медицина, подумав, сообщила, что можно. Но только в стационаре.
Чук немедленно приступил к действию. Вызвал машину. Предупредил хирургов…
Поздно ночью в кабинет на даче генерала вошли двое сотрудников. Это были командир группы, доставившей лётчика и его помощник.
Чук ждал их появления. Он встал, подошёл к маленькому столику, где были разложены вещи лётчика, и стоял небольшой контейнер из пластика.
– Вам надлежит немедленно выехать на место падения. Здесь то, что завтра должны обнаружить поисковики. Сейчас ночь, и мы постараемся, что бы вашей работе никто не мешал. Куртку повесите на дерево. Бумажник и права бросите в снег, но так, чтобы не затоптали, чтобы было на виду. Кожу с руки расположите на ручке управления двигателем в первой кабине. У меня всё. Идите.
А на следующий день страну облетело траурное известие. Горе простых русских людей, искренне любивших лётчика, было безмерно…
Чук откинулся в своём кресле. Воспоминания событий четырёхлетней давности заставляли переживать их с новой силой. Ил-76 подходил к Москве. Накренился на развороте. Пошёл на снижение. Через несколько минут тяжёлая машина уже катилась по бетонке Чкаловского аэродрома. Чук и сопровождающие пересадили привезённого ими лётчика в чёрную «Волгу» и шустро помчались в сторону Москвы.
8. Питерский лёд.
Юрий Алексеевич сидел между двух охранников на заднем сидении. Чук поместился рядом с водителем. За окном мелькали до боли знакомые места. Лето угасало. Кое – где уже желтели и облетали тополя.
Так было и четыре года назад. Юрий очнулся в больничной палате. Ноги и голова забинтованы. Левая рука тоже. Сознание возвращалось медленно. Что – то чёрное и тяжёлое давило и сплющивало. Но Юрий не поддался этому. Собрав все силы, он сел на койке. Странная палата. Ни одного соседа. Никакого оборудования, даже тумбочки. Занавесок нет. За стеклом решётка. Стекло рифлёное, но всё равно её видно. Что – то не так. Напрягся, свесил ноги. Скрипнул зубами и встал. Шатаясь, подошёл к двери. Толкнул – потянул – закрыта. Стал стучать. Минут через пять – шаги. В открытой двери двое. Ни слова не говоря, укладывают, привозят пищу, начинают кормить.
Юрий пытается заговорить с пришедшими, но безрезультатно. Те словно не слышат. Так потянулись дни заточения. Юрий понял, что он уже по другую сторону декораций, что это не больница, а тюрьма. Его никто не навещал. Юрий попробовал простукивать пол, стены, потолок. В ответ – тишина…
Он постепенно выздоравливал. Молодая кожа на ногах, руке и голове затягивала раны. Юрий ежедневно делал физзарядку, изнурял себя приседаниями, отжимался. Понимал, что должен быть в полной готовности в решительный час.
Прошло четыре месяца после трагического марта. Юрий вёл счёт дням, в этом ему помогали часы, которые он тайком наблюдал на руках обслуги, кормившей его и врача, регулярно приходившего для осмотра. На некоторых часах были окошечки даты и дня недели. Здоровье восстановилось почти полностью. Юрий понимал, вот – вот должна наступить развязка больничной эпопеи. Понимал он и то, что начинаются главные испытания в его жизни, и встречал их с холодной головой, крепкой волей и горячим сердцем.
В конце августа, поздно ночью Юрию почудились шаги. Он услышал их сквозь сон. Это было настолько необычно, что требовало немедленных действий. Юрий тихо покинул своё ложе и прислонился у двери в готовности ко всему. Звуки шагов приближались. Но это были не тяжёлые шаги санитаров, или врача. Это был знакомый стук каблучков медсестры. Что ей надо?
Дверь тихо отворилась. На пороге стояла изящная женская фигурка в белом халате и шапочке. В руках у неё был свёрток.
– Ну, дела!, – подумал Юрий. Она вошла, закрыла дверь. Через окно сквозь решётку лился свет полной луны. Юрий подошёл сзади, тихо обнял её за плечи. Та вздрогнула, но не закричала.
– Юрий Алексеевич, я хочу вам помочь! Они ведь погубят вас!, – прошептала девушка.
– Одевайтесь в это. Только быстро…
Юрий решительно переоделся в брюки и рубашку с галстуком, надел сверху белоснежный халат и шапочку. Медсестра завернула его одежду в аккуратный свёрток. Они неслышно затворили дверь палаты и двинулись по коридору. Дежурный спал, уронив голову на руки.
Медсестра вызвала лифт. Двери шахты, тарахтя, разошлись в стороны. Нажата кнопка «П» – подвал. Юрий тихо спросил:
– Что дальше?
Она прижала палец к его губам.
– Тихо! Противник подслушивает…
Лифт вздрогнул и остановился. Двери лязгнули уже за их спинами. Поворот, ещё коридор – много разных дверей. Лесенка вниз. Дверь с надписью «Тепловой пункт». Девушка порылась в кармашке и достала связку ключей. Один из них подошёл. Замок нехотя провернулся. Пахнуло своеобразным затхлым духом подземных теплотрасс. Включили свет. Ярко краснели штурвалы на вентилях, поблёскивали стёкла манометров.
– Ну, куда ты меня, красавица, привела?
– Переодевайтесь обратно! Сейчас вы поползёте по теплотрассе. Здесь недалеко. С километр. Я проверяла газовый состав несколько часов назад. Не задохнётесь. Но не делайте резких движений. Первый же колодец будет ваш. Он выведет вас во двор дома. Там зайдёте в подъезд, переоденетесь и уходите как можно дальше. Они убьют и вас и меня, если узнают! Не попадитесь, умоляю вас!
– Спасибо, девочка. А какой это город?
– Москва., – сказала она полушёпотом.
Он поцеловал её в щёку и крепко обнял. Быстро облачился в больничную робу. Она сложила чистую одежду в противогазовую сумку. Помогла надеть. Когда Юрий скрылся в проёме теплотрассы, девушка перекрестилась и прошептала:
– Да хранит тебя Господь!
Километр теплотрассы давался Юрию тяжело. Сердце бешено колотилось. Воздуха не хватало. Он всё чаще и чаще останавливался. Но благодаря хорошей физической форме сознания не потерял и упорно полз дальше. Это было как в том давнем рассказе про питерского жонглёра, который зарабатывал себе на пропитание тем, что позволял замыкать руки и ноги в кандалы, упаковывать в мешок и сбрасывать с моста в прорубь на Неве. Пока летел, тонкими ловкими пальцами отпирал замки, развязывал мешок и потом выплывал из проруби на лед.
«Внутренний друг» – его секундант, завидовавший его успеху, тайно подменил кандалы на более сложные. Жонглёр оказался в гибельном положении. Но он не впал в панику. Собрав всю силу воли, сумел – таки справиться с незнакомыми замками, развязать мешок. За это время течение успело утянуть его далеко под лед. Силы на исходе, в глазах уже темные круги, что ещё можно сделать? Он взглянул вверх и заметил подо льдом воздушные пузыри. Воздух! Подобрался – сглотнул и начал карабкаться от пузырька к пузырьку в сторону проруби.
Спасся человек потому, что не поддался панике, а в критической ситуации действовал собранно и в полную силу. Вспомнил Юрий Алексеевич и парашютистов – испытателей, которые, попав в, казалось бы, безвыходное положение, панике не поддавались, а действовали решительно, быстро, спокойно.
Наконец, Юрий упёрся в несколько вентилей. Удалось протиснуться из узкого горла теплотрассы в колодец. Наверху колодца было достаточно просторно. Поднялся до люка по ржавым железным скобам. Только бы не поставили какую – нибудь машину…
Крышка поддалась не сразу. Но, всё же пошла и сдвинулась влево. Над головой сияло алмазами звёздное небо. Юрий вылезал из преисподней теплотрассы с трудом. Отдышался, задвинул назад тяжеленную чугунную крышку люка. Поднялся, быстрыми шагами вошёл в подъезд. Очаровательная спасительница была права. Москва спала, и никто не смог увидеть беглеца. Теперь осталось облачиться в чистое.
Одевшись, Юрий пошарил по карманам. Сто рублей десятками, ручные часы и паспорт! Фотография не его, но похож. И возраст подходит. Молодец, деваха! Есть же такие!
Юрий выбросил грязную одежду в мусоропровод и быстрыми шагами покинул подъезд. Теперь нужно уходить. Но, как и куда? Вышел на улицу. Пустынно. На набережной подвернулся грузовик. Водитель согласился отвезти. Поехали в Тушино. Юрий сам не знал, почему именно туда. Просто, поближе к аэродрому…
Вышел из машины утомлённый. Сказывалось преодоление теплотрассы. Но идти ещё было можно. Попетляв пару кварталов, Юрий зашёл наугад в девятиэтажку. Поднялся на лифте до верхнего этажа. Там был ход к двери машинного отделения. Короткая лесенка. Всё. Присел на ступеньку и провалился в тяжёлый сон…
Чёрная «Волга» свернула с шоссе. Юрий Алексеевич, сидя между двух охранников, увидел зелёные ворота. Машина подошла к ним почти вплотную. Створки ворот отъехали в сторону, и автомобиль вкатился во двор дачи генерала Чука.
Чук вылез с переднего пассажирского сидения, разминая затёкшие ноги. Охранники вывели Юрия Алексеевича и препроводили в дом. Чук стал звонить Андропову. Доложил, что первая часть операции проведена. Потом, довольный собой, облегчённо растянулся в кресле.
9. Наследники врагов.
Андропов восседал в своём кабинете на третьем этаже знаменитого особняка на площади Дзержинского. Провал аргентинского резидента ложился чёрным пятном на репутацию андроповского ведомства. Выдал резидента свой же сотрудник. Да и сам резидент не стал молчать на допросах. Надо было как то набирать положительные баллы на этом мрачном фоне. Хорошим вариантом здесь не пахло. Но Андропов решил сорвать с американцев значительные деньги, ведь обмен был инициирован ими. Было понятно, что ЦРУ денег не даст, но можно попробовать разыграть патриотическую карту на чувствах состоятельных эмигрантов. Звонок Чука оторвал председателя от хитроумных мыслей. Предстояло весьма хлопотное занятие – разговор с привезённым лётчиком. Поначалу этот разговор Андропов хотел поручить Чуку. Но, зная обоих фигурантов предстоящей сложной беседы не понаслышке, он решил говорить с пилотом сам. Вызвал машину, повертел в руках остро заточенный карандаш. Предстояло убедить лётчика не противиться действиям спецслужбы, а по возможности им помогать.
Андропов решил построить беседу на доброжелательной ноте, как бы продолжая сказанное ранее Чуком: мы выполняем ваше же желание, неужели вы нам не поможете?
Для Андропова этот человек оказался загадкой. Мало того, что он умудрился сбежать из медицинской спецтюрьмы, его ещё и не сразу нашли той осенью 1968 года…
Рассвет забросил в грязное подъездное окно свои розово – хрустальные лучи. Юрий проснулся на железной ступеньке лестницы. Трудяга – лифт за его спиной споро крутил лебёдкой, развозя жильцов подъезда на работу. Механизм урчал и рычал, наматывая и отпуская трос. Хлопали двери, внизу звучали детские голоса. Под эти звуки прозрачным осенним утром Юрий Алексеевич обрёл свою новую жизнь, жизнь после смерти, объявленной ему как приговор за твёрдость и верность однажды выбранному пути…
Суета в подъезде постепенно сошла на нет. Лифт блаженно отдыхал, изредка пощёлкивая своим нутром. Юрий поднялся и неслышными шагами пошёл вниз. Он решил, что будет звонить только в квартиры первого этажа. Это казалось разумным, потому что на первых этажах живут люди попроще, да и в окно можно уйти без проблем.
Первый этаж. Никого. Юрий позвонил в первую попавшуюся дверь. Шаги. Ему открыл мальчик – школьник. Немного приболевшего сына мама оставила дома, и Юрий Алексеевич, широко улыбаясь, попросился войти. Мальчик не отказал улыбчивому дяде, вспомнив, что видел его портрет в интересной книжке про космос. Дима, как звали мальчика, оказался смышлёным и развитым пареньком. Он долго беседовал с Юрием, пока не пришли домой родители мальчика – простые русские люди. Папа и мама узнали своего кумира и закатили пир горой. Снабдили Юрия деньгами и тёплой одеждой.
Гагарин не стал злоупотреблять их гостеприимством. Немного отдохнув, он рано утром выехал в Звёздный. Электричка с Ярославского вокзала подкатила к платформе Бахчиванджи. Юрий вышел и огляделся. Офицеры – лётчики спешили по своим делам. Никто не обратил на него внимания. Подошёл к табачному ларьку. Купил сигарет. Теперь предстояло проникнуть в городок. Юрий знал, что через перелесок можно выйти к дыре в заборе, ограждающем жилую зону. Но иногда там стоит патруль. Придётся рискнуть. Лесная тропинка, полная осенней грусти и очарования. Красота утра льётся в широко раскрытые истосковавшиеся глаза. Бетонный забор, пролом. Осторожно выглянул – никого. Пролез в дыру и быстрым шагом к жилой зоне городка. Вот и телефонная будка.
Домой звонить нельзя, наверняка слушают. Набрал номер соседа по лестничной клетке, космонавта и товарища по первому набору. Длинные гудки. Потом заспанный голос:
– Слушаю!
– Здорово, Большие Яйца!
– Здорово. А кто это?
– Уже не узнаёшь друзей?
– Постой, ведь ты же… погиб?
– Жив, как видишь, хрен ушастый.
– Юрка, это ты?
– Я.
– Тогда скажи, где мы с тобой первый раз увиделись?
– В лесу на пробежке.
– Правильно…
– Ты вот что, Боря, кончай меня тут вокруг столба водить. Времени в обрез. Позвони ко мне в дверь и позови к телефону Валю.
– Слушай, а как же ты выжил?
– Катапультировалс
– Ну, ты даёшь! Меня же заметут с тобой. Беги отсюда. Здесь такое, что страшно и сказать.
– Не юли, Борька! Зови Валентину!
– Нет, прощай…
В трубке короткие гудки. А ведь заложит, подлюка… Придётся, видимо, уходить.
Родной Гжатск встретил Юрия дождём. Прохожие и пассажиры прибывшей электрички ёжились под зонтиками. Тем лучше. Резанула глаз табличка на вокзальной платформе: «Гагарин». Теперь город носил его имя. Но не выдаст ли он?
Юрий шёл знакомой дорогой мимо пожарной части, потом напрямик, через парк. Прохожих на залитых водой улицах почти не было. Дождь старался плотной пеленой укутать возвращавшегося в родной дом Юрия Алексеевича. Последний перекрёсток перед двором Гагариных. Юрий задержал шаги и внимательно осмотрелся. Наружки нигде видно не было. Значит, наблюдение не постоянное. Рискну.
Быстро преодолел расстояние до калитки. Привычно зашёл во двор. Закрыл калитку и побежал на крыльцо под сильными струями дождя, смывавшего с него весь груз прожитых лет.
Дверь в дом оказалась не запертой, будто бы ждала его, тихо скрипнула и впустила. Мама стояла у плиты. Вдруг она замерла, почувствовав взгляд Юрия. Резко обернулась. Не в силах сдерживать себя, он сделал несколько шагов навстречу. Мать тихо плакала на его груди. Никаких слов не хватит, что бы описать радость этой женщины. Долгие четыре месяца она не верила в смерть сына. Он часто снился ей, разговаривал по пустякам, чудился ей в саду, на улице. И вот он вошёл в отчий дом. Господь сохранил ему жизнь. Не выдал врагам. Юрий не отстранял маму. Пусть наплачется. Досталось ей за это время.
Алексей Иванович вошёл с улицы в дождевике. Снял грязные калоши. Повесил плащ. У окна ему вдруг почудился средний, погибший весной, сын. Алексей Иванович взмахнул рукой, но видение не исчезло. Его Юрий, широко знакомо улыбаясь, стоял посреди комнаты и протягивал к нему руки…
Крепко, по-мужски обнялись. Мать собирала на стол. За нехитрой трапезой Юрий поведал свои злоключения. Долго молчали. Лишь дождь барабанил свою песню по крыше и подоконникам.
– Как же ты теперь будешь?, – спросил Алексей Иванович.
– Хороших людей всегда больше, отец. Я думаю, что они помогут.
– Враг – то твой на самом верху сидит. Кто против него за тебя пойдёт?
– Верю, что не всё так плохо. Подлецы всегда были, но и люди ведь не перевелись.
– Ты, сынок, пока не выходи из дому. А мы подумаем, как тебе помочь. Тяжёлое это дело, конечно…
Две недели пролетели незаметно. Отец сообщил, что часто стал встречать незнакомых людей спортивного телосложения, шляющихся бесцельно в их маленьком квартале.
– Уходить тебе надо, Юрка. Убьют они тебя. Налетят ночью и грохнут. Мы с матерью думаем, что надо тебе в Сибирь подаваться. К староверам. Они не выдадут, да и эти уроды вряд ли станут тебя там искать.
– Хорошо, отец. Я уеду завтра.
– Мы тут соберём тебе всё. Иди спать.
Но под утро дом Алексея Ивановича был окружён. Подъехало до десятка машин. В калитку и через забор ринулись люди и встали возле дверей и под окна. Юрия вывели пристёгнутого наручниками к сопровождающему. Мать и отец прощально глядели им в след. Потом человек в добротном штатском костюме расселся за их столом. Пригласил садиться и хозяев.
– Я понимаю ваши родительские чувства. Но ваш сын будет жив до тех пор, пока вы будете исполнять наши указания.
Алексею Ивановичу вдруг вспомнились военные годы, оккупация. Вот так же нагло, как хозяин, сидел за их столом в Клушино немецкий офицер. Самодовольно ухмыляясь, он вещал, что пришёл «тысячелетний рейх» и что они, русские – недочеловеки – должны покинуть своё жильё, оставив всё немецким господам, и уйти в землянку…
А этот молодой и лощёный, чувствующий свою сиюминутную силу, типчик, рассевшийся на хозяйском месте и диктовавший условия отцу и матери Юрия, конечно же, не предполагал своей судьбы. Она оказалась мало чем отличной от судьбы самодовольного немца. Русский народ расколол им головы. Правда, типу в костюмчике удалось дожить почти до пенсии…
Андропов, сидя в задумчивости, принял доклад – машина ждёт внизу. Он не спеша поднялся и вышел в коридор. Ковровая дорожка подобострастно выстилалась под ноги, дежурные козыряли, провожая шефа взглядом. На даче генерала Чука Андропов задержался ненадолго. Лётчик сидел напротив него и их взгляды скрестились. Андропов силился, но не выдержал пронзительного гагаринского взгляда. Отвернулся, вставая, прошёл из угла в угол:
– Юрий Алексеевич, мы решили удовлетворить просьбу ваших родственников и вашу, если не ошибаюсь, просьбу о вашем отъезде за рубеж. Вы ведь не передумали?
– Нет.
– Какую страну вы предпочитаете для выезда?
– Кубу.
– Хорошо, мы подумаем и свяжемся с кубинскими товарищами. Но у нас есть к вам просьба.