Автор – Лев Колодный
Самая многострадальная площадь старой Москвы — та, где стоит в окружении фонарей памятник Пушкину. Ее пространство двести лет застраивали, украшали и разрушили в минувшем веке на моих глазах, нанеся последние удары в 1960–1970-е годы. История площади началась в Средние века, с деревянных Тверских ворот в земляном оборонительном валу. В конце XVI века его заменили каменной, побеленной известкой стеной, получившей название Белого города. Воздвиг мощную крепость, окружавшую всю Москву, поражавшую иностранцев неприступностью и размерами, «государев мастер» Федор Иванов, по прозвищу Конь, отличившийся при трех царях: Иване Грозном, Федоре Иоанновиче и Борисе Годунове.
фото: Геннадий Черкасов
Через ворота в каменной стене, разборка которой началась при Екатерине II, шла дорога в Тверь и Новгород. На границе с городом это место заполнялось кузницами и лавками. Как пишет историк Иван Сытин, здесь в 1641 году насчитывалось 63 кузницы, где перед дальней дорогой подковывали лошадей, выделывали оружие, железную посуду и домашнюю утварь; здесь же шла бойкая торговля мясом и съестными припасами.
В помянутом году у Тверских ворот царь Алексей Михайлович, духовенство и народ встречали икону Божьей Матери Одигитрии, что в переводе с греческого значит «Предводительница». По преданию, ее написал в Нижнем Новгороде иконописец Григорий. К нему пришла крестьянка Екатерина, обезображенная за неисполнение обета удалиться в монастырь. Богородица повелела Екатерине дать иконописцу семь серебряных монет, собранных ее именем, и сказала: «Когда ты помолишься перед тем образом, получишь исцеление ты и многие другие». Икону называют Страстной, потому что у лика Девы Марии с младенцем изображены два ангела с орудиями страстей, мучений Христа.
Там, где произошла встреча Одигитрии, основали Страстной женский монастырь, воздвигли пятиглавый собор. Его Успенский колокол, обладавший уникальным звучанием, в пасхальную ночь первым откликался на звоны Ивана Великого. Этот сброшенный со звонницы колокол весом в 193 пуда многие годы служил инструментом в оркестре Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко и теперь возвращен церкви.
На Страстную площадь выходили Святые ворота монастыря и палаты с окошками келий. Над ними возвышалась надвратная церковь Алексия, основанная Натальей Кирилловной в честь мужа, царя Алексея Михайловича. После того как Петр I основал Санкт-Петербург, Тверская дорога стала Питерской, по ней мчались, как известно из песни, удалые ямщики на тройках с бубенцами. Между старой и новой столицами двигались всевозможные «транспортные средства» на конной тяге: телеги, возки, кареты, коляски, дилижансы…
У Тверских ворот по случаю побед русского оружия, коронации Екатерины II и Павла I сооружали Триумфальные арки. А когда разобрали стены Белого города, образовалась площадь, по монастырю прослывшая Страстной. Одним из первых появился на площади в 1776 году двухэтажный дом на углу Страстного бульвара и Тверской улицы, подросший в XIX веке на этаж. Его помнят старожилы-москвичи, ходившие в кинотеатр «Центральный» (дом стоял под номером 1 на Страстной площади, ставшей в 1918 году площадью Декабрьской революции и переименованной в Пушкинскую площадь в 1931-м).
В 1803 году рядом с этим угловым домом справила новоселье в существовавшем в XVIII веке большом доме на Страстной площади жена камергера Марья Ивановна Римская-Корсакова. Предком этой фамилии считается некий Корсак из Литвы, присягнувший князю Василию, сыну Дмитрия Донского. Римскими его потомки стали по указу царя Федора Алексеевича, поскольку претендовали на происхождение из Рима. Нам на пути по бульварам встречался фаворит Екатерины II генерал-адъютант Иван Николаевич Римский-Корсаков, удаленный царицей из Зимнего дворца в Петербурге за банальную измену.
Служили дворяне Римские-Корсаковы стольниками, воеводами, генералами, адмиралами. Немеркнущую славу принес роду военный моряк и профессор Петербургской консерватории Николай Андреевич Римский-Корсаков, автор симфоний и опер «Садко», «Царская невеста», «Сказка о Золотом петушке», «Снегурочка», не сходящих со сцен театров России.
Марью Ивановну знала и чтила вся Москва. Она была богата, владела тысячами крепостных в Пензенской и Тамбовской губерниях. Но не тиранила крестьян, не разлучала семьи. Поэт, князь Петр Вяземский писал о ней: «Марья Ивановна Римская-Корсакова должна иметь почетное место в преданиях хлебосольной и гостеприимной Москвы. Она жила, что называется, открытым домом, давала часто обеды, вечера, балы, маскарады, разные увеселения… Красавицы дочери ее, и особенно одна из них, намеками воспетая Пушкиным в „Онегине“, были душою и прелестью этих собраний. Сама Мария Ивановна была тип московской барыни в хорошем и лучшем значении этого слова».
 |
||
| Мария Римская-Корсакова. |
Живя в Москве, Римская-Корсакова родила восемь детей: пять красивых дочерей и трех ладных сыновей. Царила в доме она, муж жил в подмосковной усадьбе. Старший сын Павел погиб геройски в Бородинской битве. Младших — Григория и Сергея — на войне пуля миновала. Искала она мужей дочерям, и то была одна из причин, что в доме «бал следовал за балом, без передышки, и в промежутках всевозможные завтраки, катанья, детские утра и пр.».
Одна из ее дочерей, Софья, вышла замуж за влиятельного московского полицмейстера Волкова, ставшего шефом жандармов Москвы и прилегающих к ней губерний, генерал-лейтенантом.
Другая дочь, Екатерина, в 23 года влюбилась в завсегдатая дома, друга брата Григория, 38-летнего подполковника Александра Алябьева, уволенного в отставку «с мундиром и пансионом». Его мелодичная музыка опер и водевилей звучала в театрах Москвы и Петербурга, романсы пели во всех гостиных России.
 |
||
| Александр Алябьев. |
Свадьба не состоялась. На вершине славы подполковника и его друзей арестовали в начале 1825 года по подозрению в убийстве после азартной игры в карты, закончившейся через несколько дней внезапной смертью проигравшегося помещика. После чего ни о какой помолвке с опозоренным подполковником речи быть не могло. Марья Ивановна выдает Екатерину замуж.
В год ареста в застенке Тверской части, неподалеку от Страстной площади, пишет узник переживший века романс «Соловей» со словами Дельвига:
Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей,
Кто-то бедная, как я,
Ночь прослушает тебя,
Не смыкаючи очей,
Утопаючи в слезах.
«Соловей» впервые прозвучал на сцене Большого театра, когда автор музыки ждал приговора. «Русскому таланту и тюрьма на пользу», — высказался по этому поводу композитор Верстовский. Алябьев просил передать ему: «Рядом со мной много камер». Чайковский позднее признавался в одном из писем: «Иногда в музыке нравится что-то совсем неуловимое и не поддающееся критическому анализу. Я не могу без слез слышать этот романс Алябьева».
Лишенный орденов, заслуженных в 1812 году в заграничных походах, воинского звания и дворянства, Алябьев в Сибири пишет неувядаемую музыку романса на слова Пушкина, так созвучные его незаслуженным страданиям:
Я вас любил, любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем.
Но пусть она вас больше не тревожит,
Я не хочу печалить вас ничем.
В долгой ссылке Алябьев создает цикл романсов, посвященных Екатерине, они изданы спустя семь лет после ареста. Лишь спустя 15 лет, когда умирает ее муж, Екатерина сама предлагает Александру руку и сердце. Ее дом в стиле ампир с портиком из шести полуколонн на Новинском бульваре, 7, во дворе становится «домом Алябьева».
Автор очерка «Загадка «Соловья», посвященного трагедии композитора, обвиненного в недоказанном убийстве, профессор Нина Молева пишет:
«Алябьев не прочтенной нами тенью скользит по всем страницам „Горя от ума“. Вот Репетилов — муж сестры Алябьева, Варвары Александровны, неисправимый болтун, остряк, но храбрейший офицер, Николай Александрович Шатилов. Вот Горич — брат Степана Бегичева, литератор Дмитрий, женатый на сестре Дениса Давыдова…»
В доме Бегичева, лучшего друга, Грибоедов жил и сочинял «Горе от ума»; Дениса Давыдова не нужно представлять.
 |
||
| Александр Грибоедов. |
Александр Грибоедов, вернувшись в родную Москву после пятилетней службы в Персии в 1818 году, неоднократно бывал в доме на Страстном бульваре. Его двоюродная сестра Софья Грибоедова, которую считают прототипом Софьи Фамусовой, вышла замуж за Сергея Римского-Корсакова, младшего сына Марьи Ивановны. Отец Софьи, дядя драматурга, прототип Фамусова, естественно, не мог не бывать у близкой родственницы.
…Марья Ивановна имела привычку писать подробные письма, порой по нескольку в неделю, отправляла их дочерям и любимому сыну Григорию, кутившему далеко от Москвы. Многие ее письма сохранились. Изучив архив Римских-Корсаковых, письма и дневники ее современников, Михаил Гершензон, признанный «историком русской литературы и общественной мысли», воссоздал «историческую иллюстрацию» Москвы, вдохновившую Александра Грибоедова создать «Горе от ума».
«Войдем же в дом Марьи Ивановны, — писал Гершензон в изданной в 1914 году классической работе „Грибоедовская Москва“, — нас охватит атмосфера „Горя от ума“. Дом большой, просторный, в два этажа и два десятка комнат, умещавший в себе маскарады и балы на сотни персон и благотворительные концерты. Фасад выходит на Страстную площадь: нынешние москвичи знают здание 7-й мужской гимназии».
По его словам, «просторный вестибюль с широкой лестницей вверх часто воспроизводят на сцене в последнем явлении «Горя от ума». Вся история гениальной комедии, как он пишет, — эпизод из жизни самого Грибоедова, а сам автор — прототип главного героя, Чацкого.
По-видимому, наслушавшись рассказов о красоте дочерей Римской-Корсаковой, Пушкин, будучи в южной ссылке, спрашивал в письме друга поэта князя Вяземского: «Где Марья Ивановна Корсакова, что живет или жила против какого-то монастыря (Страстного, что ли), жива ли она, где она, если умерла, чего Боже упаси, то где ее дочери, замужем ли и за кем, девствуют ли или вдовствуют и проч.». После долгой разлуки с Москвой в 1826 году Пушкин, проносившийся в возке по ухабам Тверской, увидел:
…Мелькают мимо будки, бабы…
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах.
Галки сидели на крестах собора монастыря и соседней церкви Дмитрия Солунского.
Наезжая в Москву, Александр Сергеевич заходил в ворота Страстного монастыря. Славился он пением церковного хора.
Вернувшегося из ссылки Пушкина часто видели в компании с Петром Вяземским и Григорием Римским-Корсаковым. «Особенно памятна мне одна зима или две, когда не было бала в Москве, на который не приглашали бы его и меня, — вспоминал Вяземский. — После пристал к нам и Пушкин. Знакомые и незнакомые зазывали нас и в Немецкую Слободу, и в Замоскворечье.
Наш триумвират в отношении к балам отслуживал службу свою наподобие бригадиров и кавалеров св. Анны, непременных почетных гостей…
В это же время Пушкин начал бывать у Марьи Ивановны; так, удостоверено, что он был у нее 26 октября (1826 г.) на вечере, который Марья Ивановна устроила специально для него и куда она назвала множество гостей».
Об этом вечере сохранилось воспоминание одной из знакомых хозяйки дома: «Поутру получаю записку от Корсаковой. „Приезжайте непременно, нынче вечером у меня будет Пушкин — Пушкин, возвращенный из ссылки императором Николаем, Пушкин, коего дозволенные стихи приводили нас в восторг, а недозволенные имели в себе такую всеобщую завлекательность“. В 8 часов я в гостиной у Корсаковых; там собралось уже множество гостей. Дамы разоделись и рассчитывали привлечь внимание Пушкина, так что когда он вошел, все они устремились к нему и окружили его. Каждой хотелось, чтобы он сказал ей хоть бы слово».
Пушкин наведывался в этот дом и влюбился в Александру, дочь Марьи Ивановны, и красавица не осталась к нему равнодушной. Как пишет автор «Грибоедовской Москвы», Вяземский дважды высказывал предположение, что в 52-й строфе главы седьмой «Евгения Онегина» Пушкин имел в виду именно эту женщину:
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве,
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее прелестный!
Вяземский писал, что Александра «была душой и прелестью этих собраний».
В известном «донжуанском» списке Пушкина помянуты две Александры; не исключено, как считают пушкинисты, что одна из них — Римская-Корсакова. Ее именем названа героиня начатого «Романа на Кавказских водах» — в нем под фамилией Корсаковой, упоминаемой в вариантах плана сюжета, должная была предстать Марья Ивановна как «чрезвычайно любезная представительница Москвы».
 |
||
| Александра Римская-Корсакова. Рисунок А.С.Пушкина. |
В начале 1829 года Вяземский увидел в Пушкине необъяснимую перемену: «Он что-то во все время был не совсем по себе. Не умею объяснить, ни угадать, что с ним было, или чего не было, mais il n’était pas en verve (он не был в ударе. — Л.К.). Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у Цыганок; и в том и в другом месте видел я его редко, но видал с теми и другими, и все не узнавал прежнего Пушкина».
Потому не узнавал, что влюбился друг тогда без взаимности в Наталью Гончарову…