Материал подготовлен Сергеем Викторовичем Самохваловым.
Отрывок из сочинения Николая Любенкова «Разсказ артиллериста о деле Бородинском» – Спб., 1837
«<…> Так, двадцать пять лет уже протекли со времени страшной Бородинской битвы, но воспоминания о ней живы, лица безстрашных погибших товарищей, слабые отголоски страдавших от ран, торжественные клики Русских и повсеместный гибельный ад огня глубоко еще начертаны в памяти, – дика, мрачна была картина эта!
Кровавый бой жизни со смертью, глухой рев безчисленных орудий, неистовыя вторжения кавалерии и жаркия повсюду свалки на штыках, с которыми Русские всегда непобедимы, живо еще мелькают в глазах, и здесь роковое ура, как предтеча грозы, изумляет и приводит в робость врагов, и общая тревога, треск оружия, а тут громовые взрывы пороховых хранилищ, как волканы [устар.: «вулканы»], несут гибель в собственных рядах и в рядах неприятеля, и в этом безпримерном побоище среди 2000 огненных жерл, Русские безстрашно принимают удары на грудь, удары врагов, хлынувших на Русь несметными толпами.
Содрогается человек, переносясь к событиям, которыми изведались силы всей Европы с Россией, которыми она, чуждая корысти, решила будущую судьбу вселенной, где миллион закаленного в победах войска, водимаго могучим военным гением Наполеона, летел ударить на Россию, оковать ее рабством, стереть в прах твердыни ея, этих гордых Русских, непоникших еще пред завоевателем света, и наконец погибель этого миллиона и жалкую, достойную участь вождя их, врага вселенной.
Кутузов объезжает войска 25 августа 1812 года
Н.С.Самокиш, 1912
Бумага, хромолитография
Дивитесь, смертные, дивитесь величию России, величию освященному на веки безпримерным героизмом Государя Александра, и высокою его кротостью; мы любили Монарха нашего, стекались по его мановению, и призывный его голос был родным сердцу Русских. <…>
Все признавали необходимой ретираду систематическую, но Русское сердце не выносило ея; оно возставало против благоразумия. Ударить, разбить, вот к чему пламенеет кровь Русская. Но, вняв воле Царя, спасителя отечества, мы с терпением переносили отступление; наконец утомленные им, мы жадно ожидали генеральных сражений. Авангардныя дела мало занимали нас, мы решились всей массой войска принять на себя врага. Мщение за отечество был общий обет армии.
Светлейший Князь Кутузов давно понял его и подарил нас прекрасною позициею, открылись поля Бородинския, и многие предузнали, где кому пасть. Тихо, величественно мы занимали их, стройная линия тянулась далеко, общее движение одушевляло нас; баталионы пехоты переходили из одного места в другое; они сливались в колонны, везде показывалась артиллерия, выдвигались батареи, грозна была наша армия пред роковой битвой, и тяжкая дума пала мне на сердце, страшная кручина занимала его. Облокотясь на одну из моих пушек, я поник, и с глубокогрустным чувством следил великолепную громаду войск наших. <…>
«Прилег вздремнуть я у лафета»
В.Г.Шевченко 1970-е годы
Бумага, графитный карандаш, акварель
Иллюстрация к стихотворению М.Ю.Лермонтова «Бородино»
Вились мечты мои пред зевом общей могилы, и желание торжества милому отечеству переживало все другия, и тогда молитва к Творцу затеплилась в душе моей, -я очнулся и все тихо: заревые выстрелы катились еще, дым их сливался с мраком вечера, а ночь, роковая ночь угрюмо надвигала могильный покров над безчисленными жертвами, огни врагов светлелись еще. Что там? готовы ли на бой? но нет: у них запальчивость и тщеславие, у нас судьба отечества, груди стеной; мгла скрыла враждебных, и природа и месть затихли сном, все мы полегли над бездной, разверзшейся на разсвете.
Была черная, глубокая ночь, как мысли мои. Завтрешний день, думал я, укажет, кто пал из исполинов! Кто сражается за славу, кто за родныя пепелища! – Русские! окровавим землю нашу, покроем ее трупами врагов, пусть Россия увидит, достойных ли она имеет сынов, пусть Европа в подвиге нашем устыдится своего рабства, падем для безсмертия! *)
17-я Бригада наша занимала место на правом фланге нашей армии; храбрый полковник Дитерикс 2-й командовал ею, три батареи были разставлены. Незабвенный Граф Кутайсов, начальствовавший всею артиллериею, храбрый, просвещенный генерал, подававший великия надежды отечеству, внушавший полное к себе уважение благородным характером, мужеством, бывший отцем своих подчиненных, на кануне еще сражения приехал осматривать к нам линию артиллерии на всей позиции, занимаемой армиею, входил в прения с офицерами о выгодах местнаго положения для артиллерии, позволял оспоривать себя, и следовал за мнениями нашими; наблюдал проницательно, спрашивал о причинах, заставивших каждаго из нас поставить так или иначе свои орудия, и соглашался, если мы были правы. Так, видя одно из моих орудий в ущелии: Вы его превосходно поставили, сказал он, прислуга закрыта от огня неприятеля, и оно может действовать на довольно обширном пространстве, но эти два вы слишком открыли неприятелю. Я объяснил ему, что они стали на гребне отвесной горы и действуя на произвольном пространстве, оставаясь на виду, не могут служить метой неприятелю, ибо выстрелы слишком должны быть счастливы, чтоб ядра в орудия попадали. –Ваша правда, сказал он, подъезжая ближе к ним, я этого еще не замечал, и я бы не избрал лучших мест. Тут он соскочил с лошади, сел на ковер и пил с нами чай из чернаго обгорелаго чайника. –Я сегодня еще не обедал, сказал он. Так дружески прощался с нами Кутайсов на закате прекрасной своей жизни; он объяснил нам значение следующаго дня, вскочил на лошадь и помчался. Мы следили долго этого любимаго нами человека, и кто знал, что в последний раз, кто знал, что завтра, увлеченный безпримерным мужеством и патриотизмом, он погибнет за всех!
Кровавою пеленою занималась заря, оставленные биваки дымились, тлели еще последние огни и догарали как жизнь раненых. Армии были в боевом порядке, орудия наши заряжены, роковые фитили курились уже; восходило и солнце, оно позлащало, ласкало оружие наше.
«Два дня мы были в перестрелке…»
В.Г.Шевченко 1970-е годы
Бумага, графитный карандаш, акварель
Иллюстрация к стихотворению М.Ю.Лермонтова «Бородино»
Стрелки завязывали дело, слышна была перестрелка на нашем левом фланге. Вдруг она распространилась и вспыхнула по всей линии, как пороховой стапин [фитиль с высокой скоростью горения]; заревели пушечные выстрелы, канонада усилилась; но, к досаде, мы были в бездействии, неприятель не аттаковал еще нас. Творец, кто думал, что в спокойных хладнокровных наших лицах, в этих людях, исполненных жизни и отваги, прошедших смерть, чрез два часа останутся только трупы, кто провидит час смерти – час всеобщаго истребления – или сердце-вещун каждому укажет его; за два часа, говорю, мы были веселы, шутили, смеялись, сочиняли эпитафии друг другу и в тоже время полилась кровь, растерзаны члены наши и нет даже следов знакомых, родных лиц.
Вдруг гонец; он скакал во всю прыть; два слова из уст его – орудия на передки, это было дело одного мгновения, и грозная цепь из тридцати шести орудий и восмидесяти пороховых ящиков, под сильными выстрелами неприятеля, торжественно понеслась на левый фланг, где бой сделался жестоким и сомнительным, на помощь родным, удерживавшим сильный натиск превосходящаго числом неприятеля.
«Построили редут…»
В.Г.Шевченко, 1970-е годы
Бумага, графитный карандаш, акварель
Иллюстрация к стихотворению М.Ю.Лермонтова «Бородино»
На быстром движении нашем, мы выдержали огонь со всей неприятельской линии, расположенной на несколько верст; звенья великолепной этой цепи выбивались ядрами врагов, но это не останавливало общаго стремления; одно ядро пронизало две коренныя лошади моего единорога [вид артиллерийского гладкоствольного орудия]; отрезали ремни, впрягли других, помчались следом за батареями. Неприятель усиливал свои выстрелы, сосредоточивал их противу нас, но мы достигли своего назначения, быстро очутились на левом фланге, где помощь наша была необходима, стали разделяться, замещать промежутки, и вступили в жаркое дело – здесь целый ад был против нас; враги в воспаленном состоянии, полутрезвые, с буйными криками, толпами валили на нас; ядра их раздирали нашу линию, бой был уже всеобщий, стрелки наши отступали, неприятель теснил их. Офицеры их были перебиты, неприятель, не видя на этом месте пушек, делал уже кавалерийския атаки, но появление батареи ободрило наших стрелков. Батарея стой, с передков долой – она хлынула картечью, опрокинула колонны, отряды неприятельской кавалерии смешались и линия врагов подалась назад, стрелки наши бросились вперед, завладели высотами, мы твердо стали на этой позиции. Солдаты наши любят пушки и грудью стоят за них: Вперед ребята, кричат они, родимыя приехали.
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И все на наш редут.
Здесь сражение сделалось как бы поединком, трупы усеяли землю, лошади без всадников, разметав гривы, ржали и скакали; отбитыя орудия, остовы ящиков были разбросаны, дым, пламя, гул орудий, изрыгающих безпрерывный огонь – стонали раненые, дрожала земля. Мужественный неустрашимый Генерал Багговут, командовавший нашим корпусом, прискакал к нам. У вас очень жарко, сказал он; мы греемся с неприятелем, отвечали мы. –Вам нужно подкрепление, стойте, братцы, ни шагу, вы изумляете неприятеля. Графа Кутайсова уже не было на свете, мужество увлекло его в пыл битвы и одна только лошадь возвратилась. Завидна была смерть Героя, и мы воскипели еще более мщением за него. <…>
Неприятель, превышая нас числом в пять раз, изумился неустрашимости Русских, он утомился атаками, мы принимали его на верную смерть, сражение сделалось медленным, но смертоносным, усталыя войска отдыхали для новых истреблений, – одна артиллерия не останавливалась. Жерла орудий извергали пламя, свет потемнел, дым клубился в атмосфере, могильный гул потрясал землю и ужасный грохот орудий не прекращался.
Покрылись поля жертвами, кровь собратий и врагов дымилась, они погибали, встречаясь с нашими; ряды обеих армий пустели, лучшие наши солдаты пали; что нужды? Мы знали, за что стояли, смерть повила всех одним чувством, не было уже у нас попечения о близких, исчезла заботливость о жизни человека, добродетель, отличающая столь много Русскаго, было только отечество и жажда истребить врага.
Так раненые просили помощи – не до вас, братцы, теперь, все там будем, отвечали солдаты товарищам; убъют ли кого, смертельно ли ранят – в одну груду, сострадание замолкло на время; собственная жизнь сделалась бременем: тот радовался, кто ее сбрасывал – он погибал за Государя, за Россию, за родных.
Когда истощены были обоюдныя силы, когда неумолимая рука смерти устала от истребления, армии стояли, казалось недвижимо; не было конца бедственному дню; одне орудия глушили, раздирали ряды, местами смолкали и они. В одном из таких промежутков бомбардир одного из моих орудий, Кульков, молодой храбрый солдат, опершись на банник [артиллерийская принадлежность (щетинная щетка, насаженная на древко)], призадумался, я знал прежде и угадал прекрасныя чувствования простаго человека. –Ты думаешь о суженой!Точно так, Ваше Благородие, отвечал бомбардир; жалко, когда больше с ней не увижусь.–Бей больше Французов, сказал я, чтобы они ея у тебя не отняли. –Нет, Ваше Благородие, лучше света не увидеть, чем отдать ее бусурманам. Несчастный угадал; ядро снесло ему голову, мозг и кровь брызнули на нас, и он тихо повалился на орудие со стиснутым в руках банником. Солдаты любили, уважали его за храбрость и добрыя качества. Позвольте его похоронить, Ваше Благородие. –Не успеете, братцы, теперь- сказал я им, а успеете, делайте что знаете, мне теперь некогда. С этим они бросились, оттащили обезглавленное тело, вырыли тесаками столько земли, сколько нужно, чтоб покрыть человека, сломали кол, расщепили его сверху, вложили поперечную палочку в виде креста, воткнули это в землю, все бросили на полузакрытаго товарища по последней горсти земли, солдаты перекрестились. Бог с тобою, Царство тебе небесное, сказали они и бросились к пушкам, неприятель снова атаковал нас. Бог нам помог. Отразив неприятеля, мы составили совет, заряды наши были выпущены, едва оставалось по нескольку на орудие, – храбрый унтер-офицер Литовскаго Уланскаго полка разрешил наше недоумение. Позвольте мне, Ваше Благородие, слетать за ящиком к неприятелю. Охотно, отвечал я, ты будешь за это вознагражден, и он помчался в неприятельскую линию.
«Забил снаряд я в пушку туго…»
В.Г.Шевченко 1970-е годы
Бумага, графитный карандаш, акварель
Иллюстрация к стихотворению М.Ю.Лермонтова «Бородино»
Пред этим несколько раз он скакал по сторонам, осматривал число неприятеля, доносил нам о его частных движениях, принося чрез свои поиски истинную пользу. Здесь он мчался с ящиком. Одна из трех ящичных лошадей была убита, из двух остальных у пристяжной была переломлена нога, коренная легко ранена. Улан ухитрился: он привязал поводья двух этих лошадей к хвосту своей лошади, опрометью сел на нее и скакал к нам, пристяжная едва могла поспевать, скача на трех ногах. Мы торжественно встретили храбраго; я поцеловал Улана. <…> Заряды пришлись по калибру легких наших орудий, и мы с радостию их разделили как драгоценную добычу, выхваченную почти из рук неприятелей, которую в это время нельзя было заменить на вес самаго золота. Граф Сиверс, как главный начальник нашего отряда, поздравил храбраго унтер-офицера: Светлейший Князь Кутузов за подвиги его в целый день произвел в офицеры. Мы радовались, что он был достойно награжден и, имея заряды, не унывали более, люди у орудий были изранены, мы их заменили рядовыми из Рязанскаго и Брестскаго полков, нас прикрывающих; на лошадей посажены были лихие ратники Московскаго ополчения; день этот истребил превосходных опытных у нас канонеров, но где было им лучше пасть, как не под Бородиным…
<…> Вечерело, выстрелы затихали, отдых сделался необходим, армии пролили казалось, всю кровь, не было уже жертв, просветлел воздух, дым тихо взвивался и редел; военачальник врагов (утверждали пленные, что то был сам Наполеон), окруженный свитою более ста особ, рекогносцировал, он смотрел часто в зрительную трубу; мы пока молчали, он приближался, нам этого и хотелось, легкия наши орудия были заряжены ядрами, батарейныя картечами; в совещании мы составили план воспользоваться этим обстоятельством, и дать залп, выдержав хладнокровно приближение, этим мы могли истребить, если не счастливца, то некоторых неприятельских генералов, бывших тут в свите. Мы окружили орудия, чтобы не дать заметить, что их наводили; вдруг отскочили, вспыхнул огонек, взвился дым с скорострельных трубок и все орудия грянули смертью. Расторжен великолепный поезд, разметали его по сторонам, половина истреблена. Но вслед за тем мы выдержали мщение врагов, выдержали неимоверно. Чрез четверть часа густая колонна Французских гренадеров, до пяти тысяч с красными распущенными знаменами, музыкою и барабанным боем, как черная громовая туча, неслась прямо на нас; казалось, ей велено погибнуть до последняго или взять нашу батарею. У нас потеря была значительна; <…> нам оставалось погибнуть. Неустрашимый Граф Сиверс ободрял нас, мы решились итти на смерть. Офицеры артиллерии были перебиты, оставались только я и боевой поручик Тишинин (ныне артиллерии полковник). Мы обнялись с ним и хладнокровно ожидали врагов, не желая им дать даром ни выстрела, и с уверенностью объявили прикрытию, что на его долю будет половины этой колонны, обнялись, еще простились и к делу.
<…>они с диким криком приблизились, мы встретили их картечью, и страшная колонна поколебалась. Начальники их кричали: allons! avancez! Ряды мгновенно замещались, они выстраивались чрез трупы своих и двигались плавно, величественно. Брызнули еще картечью. Новое поражение, колонна смешалась, но крики начальников не умолкали и она, опять стройная, двигалась. Для нанесения решительнаго поражения и замедления ея на ходу, мы начали действовать залпами из полубатарей, выстрелы были удачны, разредела эта страшная туча, музыканты и барабаны замолкли, но враги опять шли смело. Колонна эта была похожа на безпрерывный прилив и отлив моря, она то подавалась назад, то приближалась, в некоторыя мгновенья движения ея от действия нашей батареи были на одном месте, она колебалась, вдруг приблизилась. <…> Граф Сиверс, безстрашие котораго в этот день было свыше всякаго описания, видя, что не остается у нас более зарядов, приказал взять на передки, и прикрыл наше отступление Егерями.
Мы сделали последний прощальный залп из целой батареи. Французы совершенно смешались, но опять строились почти пред батареей; тут Рязанский и Брестский полки грянули ура! и бросились в штыки. Здесь нет средств передать всего ожесточения, с которым наши солдаты бросались; это бой свирепых тигров, а не людей, и тогда как обе стороны решились лечь не месте, изломанныя ружья не останавливали, бились прикладами, тесаками; рукопашный бой ужасен, убийство продолжалось с полчаса. Обе колонны не с места, оне возвышались, громоздились на мертвых телах. Малый последний резерв наш, с громовым ура! бросился к терзающимся колоннам, более ни кого уже не оставалось и мрачная убийственная колонна Французских гренадер опрокинута, разсеяна и истреблена; мало возвратилось и наших. Единоборство колонн похоже было на бойню, лафеты наши были прострелены, люди и лошади перебиты; последния по какому-то инстинкту стояли, целый день, печально наклонив головы, оне смирно переставляли ноги, вздрагивая по временам от ядер и гранат лопавших на батареи.
«Тогда считать мы стали раны…»
В.Г.Шевченко 1970-е годы
Вечер прекратил убийство, горсть победителей возвратилась к своим; мы все были окровавлены, одеяния наши изорваны; <…> лица наши в пыли, закоптелые пороховым дымом, уста засохли; но мы дружно обнялись и почтили память погибших слезой сострадания, которое притупилось, исчезло в продолжение дня. Мы чувствовали, что достойны доверия Отечества и Государя. <…>»
______________________________________________________________________
«*) 25 Августа накануне Бородинскаго сражения носили в войсках наших чудотворный образ Смоленской Божией Матери. С каким умилением наблюдал я действие священнаго обряда на души воинов; страшные врагу усачи наши склонялись к земле и благоговейно испрашивали благодати у Творца. Святое это благословение укрепило всех теплой верой, и священныя имена Государя и Отечества пылали в сердцах наших. Молитва для Русскаго есть уже половина победы.»
15 марта 2012 года исполняется 75 лет выдающему русскому писателю 
Только при его помощи и только благодаря ему вырос над Ангарой, в Усть-Уде, храм. Весь золотой, светящийся, он оживотворил пространство, а колокольный звон и молитва одухотворили его. В Усть-Уде Распутин закончил десятилетку. Радостно было видеть писателя среди земляков. Деточки и взрослые вышли на сцену, настойчиво вызвали на неё Валентина Григорьевича, и исполнили трогательную песнь о своём знаменитом земляке, а знаменитый земляк стеснялся такого внимания. Воистину: чем человек значительней, тем он незаметней.
