Спасибо тем, кто делу боевому
Нас обучал, кто вывел нас к морям!
Любимому училищу, родному,
Всем командирам, всем учителям!
Искренне влюблённый в морскую профессию, сумевший передать очень точным поэтическим словом флотскую жизнь и морскую романтику, Алексей Лебедев и сегодня продолжает жить в стихах, звучащих не только на поэтических вечерах, но и в морях, в дальних походах, на боевых кораблях. Стихи Лебедева обладают завораживающим ритмом и, при кажущейся простоте, полны метафоричности и ёмкой образности. Флот и море были неисчерпаемыми источниками вдохновения поэта. Даже самые прозаические события и факты находили в его стихах лирическую окраску. Вся жизнь поэта была образцом служения Родине.
Ему не было и тридцати лет, когда холодной ноябрьской ночью сорок первого года морская купель Балтики стала его могилой. Подводная лодка, на которой он был штурманом, подорвалась на минах. Он погиб в расцвете творческих сил, но даже то, что он успел написать, делает его бессменным лидером флотской поэзии.
Путь на моря
За главное! За то, что страх неведом.
За славный труд в просторе грозных вод.
Спасибо Партии, учившей нас победам,
И Родине, пославшей нас на флот!
Спасибо тем, кто делу боевому
Нас обучал, кто вывел нас к морям!
Любимому училищу, родному,
Всем командирам, всем учителям!
В годах труда, упорства и отваги
Мы возмужали, и в грозе любой
О Родине нам говорили флаги,
Летевшие над нашей головой.
В лицо нам били ветры с океана,
Шла на корабль гремящая вода.
И, отражаясь в зеркале секстана,
Сияла полуночная звезда.
Наперекор любым дождям и стужам,
Входили в грудь, срастались прочно с ней
Умение владеть морским оружием,
Любовь к работе доблестной своей.
Уже гудят-поют над ветром ванты,
И о форштевень режется струя, –
Идут на море флота лейтенанты!
Советского Союза сыновья…
И если ты, о, Партия, велела
Громить врагов, рожденных силой тьмы, –
Нет на морях для нас такого дела,
Которого не выполнили б мы!
Его талант высоко ценили известные поэты. Николай Тихонов писал о нём: «Он любил море. Он ушёл от нас в море, и море не возвратило его. Нам осталась только память о нем, память о талантливом поэте, сказавшем только первое своё слово, память о верном товарище и прекрасном бойце, преданном сыне Родины. Он ушёл от нас слишком молодым, и от этого наша печаль еще глубже, наша горечь ещё сильнее… Он выполнил свой долг поэта, моряка-подводник
Всеволод Азаров вспоминал, что увидел широкоплечего загорелого моряка в форме курсанта Высшего военно-морского училища. В руке у Лебедева была трубка – подарок писателя Лавренёва, с трубкой молодой поэт не расставался.
Стихи приносил в редакцию на небольших листках. Листки были плотно исписаны стремительным угловатым почерком, где буквы «т», написанные как латинские, возвышались над другими и были похожи на мачты каравелл.
В своих воспоминаниях ведьмочка Вера Кетлинская пишет о знакомстве с Лебедевым: «Были с Олей (Бергольц) на даче у Бориса Лавренёва. Прекрасно отдохнули. Встретили там начинающего поэта-мариниста военного моряка Алексея Лебедева. До чего ж он был красив, стройный и толково стихи читал.… Глядя на его румянец, улыбку, так и хотелось проглотить его, как сдобную булочку…» Ветеран ленинградской поэзии Всеволод Рождественский вспоминал, что даже с первого взгляда поэт поражал своей надёжностью, выправкой и статью. А когда читал стихи, то завораживал их чеканным ритмом. Литературовед Вадим Ружина вспоминает, что Алексей Лебедев читал свои стихи, нажимая на букву «р», раскатисто.
Как-то при обсуждении стихов стали молодого поэта язвительно критиковать. Лебедев спокойно выслушал нападки, раскурил свою неизменную трубку и сказал: «Ну что ж.… Пусть напишет лучше меня другой Лебедев, Лебедев-Кумач!» Это было не зазнайство. Алексей Лебедев просто знал себе цену. Пустые комплименты он тоже не любил. К творчеству относился очень серьёзно…
Октябрь
Всё холодней, прозрачнее и чище.
И всё понятней, проще и ясней
Октябрь, октябрь, и в памяти не ищешь
Прекраснее и лучезарней дней.
Коричневая выпуклость дороги
И заморозков поздних полотно,
И верится – печали и тревоги
Иль не были, или прошли давно.
И рассыпаясь там, на косогоре,
Серебряные посвисты синиц,
И трепетал зеленый отблеск моря
Под темной хвоей выгнутых ресниц.
Потом качнулась пламенем рябина,
Платком взмахнула женская рука.
Холодный ветер, острый чад бензина,
Неутомимый бег грузовика.
Как возрос его талант? Откуда такая любовь к морю? Все истоки – в детстве, все мы родом из детства. А оно было у Алексея Лебедева вдали от морей. Родился он 1 августа 1912 года в древнем городе Суздале. Там, а затем в городах Шауляе и Костроме, куда переезжала семья в связи с новыми служебными назначениями отца, который был опытным юристом, прошло детство. В 1927 году Лебедевы переехали в Иваново, где Алексей Лебедев продолжил свою учёбу в средней школе.
Мама его – Людмила Владимировна была учительницей. Она знала и любила литературу, особой её страстью была поэзия. Эту страсть она и передала сыну. Он рано начал писать стихи и сразу и твёрдо решил стать моряком. Тому содействовала не только поэзия, но и Александр Грин – самый поэтичный прозаик и романтик. А кроме Грина любил Алексей перечитывать и Джека Лондона, и Жюль Верна, и Киплинга. Восторгался судьбой великих путешественников Колумба и Миклухо-Маклая. И очень любил Алексей исторические романы. Также Людмила Владимировна сумела привить сыну тягу к иностранным языкам. Она в совершенстве знала французский, преподавала не только русскую литературу, но и немецкий, и английский языки. Алексей изучил английский. Мог читать Шекспира в подлиннике.
Любовь к истории привил отец Алексей Алексеевич – высоко-образован
Но не был будущий поэт этаким тихоней и книгочеем. Случалось и в ледяной волжской воде искупаться в апреле, и на ботике с баржей столкнуться – всё к воде манило будущего моряка. В школе все к Алексею тянулись, друзей у него было много.
В семье одноклассницы Алексея Надежды Зотовой до сих пор бережно хранят небольшой альбом, куда накануне окончания школы каждый из ребят записывал свои пожелания. В нём есть и стихи пятнадцатилетнег
Но жизнь не очень баловала Лебедевых, надо было искать заработок. В семье было четверо детей: кроме Алексея еще его сестры Елена и Ирина и брат Юрий. После окончания девятого класса Алексей работал подручным слесаря, а затем покинул отчий дом и почти два года – с февраля 1930 по декабрь 1931 – вначале юнгой, а потом матросом второго класса ходил на торговом судне «Колыма», портом приписки которого был Архангельск. За это время он побывал во многих северных портах страны и даже в одном заграничном – норвежском Гоммерфесте. Но родители очень хотели, чтобы сын учился. Алексей расстался с морем и вернулся в Иваново, где стал работать на стройке и одновременно учиться в Ивановском техникуме.
В техникуме Алексей прославился как удачливый спортсмен. Он был непобедим на боксерском ринге, хорошо ходил на лыжах, был заядлым шахматистом. Ему даже поручили руководить спортивной секцией. Казалось бы, какой смысл такому энергичному спортивному парню сидеть вечерами над тетрадкой и заполнять её стихами. Но всё более и более стихи заполняли всё его свободное время. Поэтическим дебютом стало стихотворение «Прыжок», опубликованное в Ивановском журнале «Звено» в 1933 году. В этом же году Алексея Лебедева по комсомольской путевке направили на Балтийский флот. Поэт покинул свой любимый город, которому посвятил при расставании такие строки:
Мне, может быть, было жалко
Оставить тебя, товарищ,
Суровый рабочий город,
Взрастивший меня – бойца.
Но силу твоей закалки,
Клянусь, не ослабила ярость,
Зеленых морских бурунов,
Тяжёлых, как глыба свинца.
Алексей Лебедев был направлен в электроминную школу Балтийского флота. Поступавший вместе с ним его товарищ Владимир Безигов вспоминает, что на медосмотре старый врач сказал о Лебедеве: впервые вижу такую фигуру. Были у Лебедева широкие плечи и узкая талия, и рельефные мышцы. Безигов хорошо рисовал, сохранился его рисунок, где изображен Лебедев, стоящий на рундуке в позе античной статуи, чем-то напоминающий Геракла. Лебедев над этим рисунком написал:
И если даже жизнь иссякла,
Я все равно пройду в века,
«Могучей статуей Геракла»
На пьедестале рундука
Начал службу он в Кронштадте, был зачислен в школу радистов, затем был направлен в Ораниенбаум в радиоотряд. Живёт сегодня в Калининграде майор в отставке Григорий Иванович Удотов, ему довелось в своё время служить вместе с Лебедевым в радиоотряде. Удотов вспоминает об Алексее Лебедеве:
«Это был стройный красивый человек. Моряк-спортсмен. Образование имел солидное городское, был начитан, эрудирован. Своими познаниями не кичился, объяснял всё тактично.
Артиллерийская таблица
Ты, спутница походов и сражений,
Невелика. И шрифт не крупен твой.
Но вижу взлёт бессонных вдохновений,
Полдневный блеск над выжженной травой,
Сухой песок морского полигона,
Желтеющую хвою на сосне,
Разбитые стрельбой кубы бетона
И рваные пробоины в броне.
Ты создавалась для борьбы суровой,
Артиллерийской мудрости скрижаль,
Когда по точным методам Чернова
Коваться стала пушечная сталь.
И первый шаг? Когда он был? не в миг ли,
Когда огонь в конвекторы влетал,
Когда сварили заводские тигли
Несокрушимой плотности металл?
И снова мысль боролась и искала,
И в тишине, в безмолвии ночном,
Высокий жар бесстрастных интегралов
Один владел и сердцем, и умом.
Творцы орудий! Мастера расчёта,
В таблицах нет фамилий и имен,
Но честный труд во имя славы флота
В таблицы стрельб на море умещён.
Когда корабль от реи и до трюма
Тяжёлой сотрясается стрельбой.
Нет времени как следует подумать
О тех, кто обеспечивал наш бой.
Но знаем мы, что на пути удачи
В бои мы книжку тонкую берём,
Рассчитанную способом Сиаччи –
Подругу управляющих огнём.
1939
Примечание:
Чернов Дмитрий Константинович (1839 – 1921) – выдающийся русский металлург.
А.Ф. Сиаччи – капитан итальянской артиллерии, автор методики составления таблиц прицельной стрельбы (1880).
Характер у Лебедева был спокойный, уравновешенный. Он по-настоящему любил флот, морскую форму, традиции. Хорошо знал историю русского флота. К дежурствам относился ответственно. Все на нём было отглажено, начищено, на рукаве повязка «рцы», на шее блестящая боцманская дудка, выбрит тщательно, улыбка красивая. О том, какое значение для поэта было заложено во флотской форме, как он любовно относился к ней, можно прочесть в его стихах:
Одежда моряка
Годна для всех условий,
Надёжна и крепка,
Продумана на совесть
Одежда моряка.
Сокровища тепла тая,
Уходит с нами в путь
Тельняшка полосатая,
Охватывая грудь.
Волна ль нежнее горлинки,
Иль шторм грохочет дик,
Отменно белой форменки
Синеет воротник.
Зимой и в осень вздорную
И в сумрачный апрель –
Хранит нас сине-чёрная
Солидная фланель.
Что сырость нам постылая?
Живём с погодой в лад,
Имея друга милого
По имени бушлат.
И навек складкой жёсткою
Запечатлел утюг
Покроя краснофлотского
Сукно крепчайших брюк.
Ценимая особо
На службе в море синем,
Нам выдается роба
Из белой парусины.
Она ничем не крашена,
Ей труд морской знаком,
И кто её не нашивал,
Не будет моряком.
И многим не мешало бы,
Кого моря зовут,
В той робе драить палубу
И выкрасить шкафут.
Когда же в час побудки
Вовсю метёт метель,
Тогда укажут дудки:
«Бери, моряк, шинель».
Медь пуговиц – как золото,
Сукно – чернее тьмы.
На все старанья холода
Поплёвываем мы.
В, казалось бы, шутливом стихотворении поэт сумел достичь краткой и зримой образности. Алексей Лебедев постоянно печатал свои стихи на страницах газеты «Красный Балтийский флот» (ныне «Страж Балтики»). Газета эта была старейшей среди подобных ей, основанная в 1919 году при содействии Максима Горького, она сразу же стала местом притяжения литераторов. Здесь была создана первая флотская литературная студия.
Жил на линкоре рыжий кот,
Заносчивый, как дьявол,
Но службу знал на полный ход –
Не зря он с нами плавал.
Зрачки покашивая вбок,
Кот шествовал повсюду,
И уверял команду кок,
Что весит он полпуда.
Как штурман знает берега,
Заливы, мели, мысы,
Так кот знал личного врага,
Враг назывался – крысы…
Григорий Удотов служил вместе с Лебедевым в 1935 году. Радиоотряд располагался за городом, на возвышенной опушке соснового леса в большом двухэтажном деревянном здании – бывшей даче купца Шитова, поставщика вин императорского двора. Береговой отряд имел три радиопеленгаторн
«Помню, – пишет Удотов, – Лебедев вместе со мной несколько раз записывал радиообмен учебного немецкого крейсера «Эмден». Леша знал немецкий язык лучше меня, очень был возмущён тем, как возвеличивают немцы своего фюрера, высказал предположение, что «Эмден» вступает в радиосвязь с Килем из различных точек океана для выявления наиболее проходимых по слышимости частот… Это потом подтвердилось, когда началась война…»
В конце 1935 года заканчивалась срочная служба Алексея Лебедева, он принял твёрдое решение остаться на флоте, начал готовиться к экзаменам в Высшее Военно-Морское училище имени Фрунзе. Экзамены он сдал успешно и стал курсантом. Годы учёбы стали для Лебедева самыми плодотворными и яркими. Он легко вошёл в круг ленинградских молодых поэтов. Его стихи появляются на страницах газет, а в 1939 году выходит в свет первый сборник его стихов «Кронштадт». Успех был ошеломляющий. От стихов молодого поэта исходили явственная мускульная сила и упругость.
* * *
Возник он в дымчатом просторе
За стёклами вагонных рам,
Тот город, вставший возле моря,
Открытый солнцу и ветрам.
За камнем близких плоскогорий
Уже волны услышан звон,
Вдали корабль в вечернем море
Форштевнем рубит горизонт.
Курсанта Лебедева по одной этой книге принимают в Союз писателей – событие для тех лет необычайное. Невысокого роста, широкоплечий, сильный, года за три до войны он, курсант военно-морского училища, пришёл в «Молодое объединение» ленинградских поэтов со стихами о море, о флоте, о романтической морской службе. Чётко, словно рапортуя, он читал:
О бойцах, изведавших глубины,
берегущих пушки и рули,
жгущих уголь, знающих машины,
выводящих в битву корабли…
У всех начинавших свой литературный путь вместе с Алексеем Лебедевым он вызывал чувство, которое не назовёшь иначе как влюблённостью. Всё в нём радовало: его дарование, его дружелюбие, его открытый нрав. Вдумчиво и очень сознательно Алексей готовил себя к военно-морской службе и шёл к поставленной задаче целеустремленно
Компасный зал
В дубовом паркете картушка компаса, –
Столетье, как выложил мастер её.
Над нею звезда полуночного часа,
Касается румбов лучей остриё.
В скрещении гулких пустых коридоров
Стою и гляжу напряженно вперёд,
И ветер холодных балтийских просторов
В старинные стёкла порывисто бьёт…
Из дедовских вотчин, из всех захолустий,
Куда не доходят морские ветра,
Барчат увезли и теперь не отпустит
Железная воля и руки Петра.
Сюда, в Петербург, в мореходную школу,
И дальше – на Лондон или Амстердам,
Где пёстрые флаги трепещут над молом,
Где в гавани тесно гружёным судам…
Об этом я думал полуночным часом,
О славе, о бурных дорогах её…
Звезда высока над картушкой компаса,
Касается румбов лучей остриё.
Отлично учился. Отлично знал английский язык. Был отличным боксёром. Ему не надо было искать «свою тему»,— смысл его жизни был смыслом его поэзии.
1939 год. Поэт окрылён, он на вершине творческого подъёма. Он влюблен. Её он называет Мари, она его именует «Кубиком». Его письма полны лиризма и самоиронии: «…апрель. Прошёл ладожский лёд, дует тёплый ветер, и перед тем как ложиться спать, я высовываю голову в окно, смотрю на звёзды, дышу воздухом, идущим с моря, и совсем нецеломудренно завидую парочкам, уже договаривающимся о старых, как звезда, делах на невысокой набережной… Я в Петрарки гожусь лишь в малой степени, а на военных кораблях, как известно Вам, даже кошек не бывает, а лишь коты…» Не всё было безоблачно в его судьбе. Ему пришлось перенести тяжёлый удар. Был арестован отец и бесследно исчез в кровавом водовороте. Алексей Лебедев подал рапорт и ждал исключения из училища. Но начальник училища сказал: «Продолжайте и дальше учиться так же, как учились…»
Во время войны с Финляндией Лебедев был направлен штурманом-стажёр
Первый выход
Уже зарёй окрашен клотик,
Залив сугробами одет,
И в час, объявленный на флоте,
Влетает в кубрики рассвет.
И ветер в мачты бьёт с разбега,
Холодный, синий, как волна,
И смыты с лиц блестящим снегом
Остатки утреннего сна.
Зима на палубе проходит,
Смывает льдины у бортов.
Поют нам дудки о походе
В далекий голубой Рамбов.
Гармоника вскипает маршем,
Десант выходит с корабля.
Да здравствует родная наша
Большая снежная земля!
Свистят просмоленные лыжи,
Прокладывая путь в снегу,
И всё отчётливей, всё ближе
Маяк на дальнем берегу.
А впереди холмы и сосны,
Увиденный в бинокли край,
И день, сверкающий, как россыпь
Холодных зёрен серебра.
Уже известный поэт, у него к тому времени вышла вторая книга стихов «Лирика моря», он не хотел расставаться с флотом. На вопрос: «Хочет ли он сделать поэзию своей профессией?» он ответил: «Нет, я штурман. Это дело моей жизни. В тот день, когда я перестану быть моряком, я перестану писать стихи». Его пленяло море, и он готовился защищать это море:
Шли месяцы, двигались годы,
И вот привело нас туда,
Где плещут солёные воды
И светит над морем звезда.
Где жизнь, осенённая флагом,
Где ветер поет о боях,
Где мужество, труд и отвага –
Основа всего бытия.
И сердце колотится чаще,
И медная блещет заря
В суровых, холодных, гремящих,
Великих военных морях.
И ветром и горькою солью
В груди пропитались сердца, –
Уже командирскою волей
Становится воля бойца.
В нем бил мощный гейзер внутренней энергии, его хватало на всё. Весельчак, боксёр, не знавший поражений, отменный плясун, желанный гость во всех компаниях, он умел уйти в себя, сосредоточиться, ночами просиживая над заветными тетрадями стихов. Стихи были его дневником. Пусть сегодня многое в его мыслях кажется наивным, но он ни на йоту не сфальшивил. В этих стихах полно света, в них отбивает свой ритм задорное матросское «яблочко»:
Прозвенела сталь подлодки
Тоненькую жалобу,
Краснофлотские подмётки
Целовали палубу…
Но баян в руках умелых
Развернулся в ширину.
Кверху «яблочко» взлетело
И не падало в волну…
Был он не только поэтом и веселым собеседником, умел он впитывать в себя многочисленные знания, хорошо знал историю, особенно историю флота. Занимательно рассказывал о прошлых походах и путешествиях, о боях и сражениях. Одним из самых любимых его героев был адмирал Нахимов, ему он посвятил проникновенные строки стихотворения
Смерть Нахимова
За окном тяжёлый грохот боя,
Жмутся к стёклам ветки тополей,
Флагмана зовут в поход с собою
Тени белокрылых лебедей.
Слышит он призывный голос меди,
Видит в море уходящий флот.
…Умирает флагман и к победе
Русские суда не поведёт.
Пробивает кровь бинты тугие,
Врач подносит терпкое питьё.
Видит флагман горькую Россию
И матросов – сыновей её.
Стынет лоб его в предсмертной стуже,
Шепчет флагман в ветер ледяной:
«Старший друг мой, Николай Бестужев,
Это ты пришёл сюда за мной,
Я иду». И падает в подушки
Голова, чтоб не подняться вновь.
…На Малаховом грохочут пушки,
День высок, и ветер сушит кровь
Он, как и все поэты его поколения, предчувствовал наступление военной грозы. Никого не мог обмануть «мирный» пакт с фашистской Германией. Юноши его поколения грезили небом Испании и перечитывали стихи испанских поэтов. Они готовили себя к решительным боям. Алексей Лебедев писал:
Трудом и боем, проверяя душу,
Не отступив, пройди моря и сушу
И уцелей в горниле грозном их,
Чтобы себя и мужество решений
Проверить сталью и огнём сражений
И в этом право на строку и стих…
И вот настало время испытаний, и на поверку всё вышло не совсем так, как они представляли, и хотя флот с честью встретил врага, но первые потери были слишком тяжелы.
Возвращение из похода
Когда мы подвели итог тоннажу
Потопленных за месяц кораблей,
Когда, пройдя три линии барражей,
Гектары минно-боновых полей,
Мы всплыли вверх, – нам показалось
странно
Так близко снова видеть светлый мир,
Костёр зари над берегом туманным,
Идущий в гавань портовый буксир.
Небритые, пропахшие соляром,
В тельняшках, что за раз не отстирать,
Мы твёрдо знали, что врагам задаром
Не удалось у нас в морях гулять.
А лодка шла, последний створ минуя,
Поход окончен, и фарватер чист.
И в этот миг гармонику губную
Поднёс к сухим губам своим радист.
И пели звонко голоса металла
О том, чем каждый счастлив был и горд:
Мелодию «Интернационала»
Играл радист. Так мы входили в порт.
1941
В августе 1941 года корабли Балтийского флота совершили героический и в то же время трагический прорыв из Ревеля в Кронштадт. Исчез в морской пучине корабль, на котором располагалась большая часть редакции любимой газеты Алексея Лебедева «Красный Балтийский флот». В числе погибших был один из очень талантливых флотских поэтов Юрий Инге. Погиб молодой поэт – матрос Василий Скрылев. Все это были близкие Лебедеву люди. Он рвался отомстить врагу за гибель товарищей.
Фронтовая поэзия – явление особенное, как и сам человек на войне. Откуда берутся силы, чтобы не просто выжить, но и побеждать? И не только врага, но и самого себя прежде всего? Как в этом кровавом апокалипсисе не погубить самое сокровенное – душу и совесть? – Тайна. И этой тайне сопричастно рождение стиха на войне. Муза Поэзии, носившая тогда на фронтах военную форму (то гимнастерку, то матросский бушлат, то танкистский комбинезон…), не страшилась снарядов и пуль. Ритм поэтического слова помогал переломить ритм разрушения и хаоса, оберегал и очищал души бойцов. Иными глазами смотрел на происходящее как сам творец стиха, так и те, чьего слуха касались поэтические строки. Поэзия тоже воевала. С первых дней войны Алексей Лебедев получает назначение штурманом на подводную лодку «Л-2».
– Признаться, – сказал со вздохом Командующий Флотом, – подписывая боевой приказ, я запнулся на фамилии Лебедева. Подумал: а не поберечь ли нашего лучшего флотского поэта? Потом вспомнил его стихи и понял, что, вычеркнув его из списка, нанесу ему нестерпимое оскорбление. И подписал.
Прорваться, найти, уничтожить,
Из мрака ударить опять,
И подвиги в море умножить,
И выстрелы зря не терять!
Л-2 «Сталинец» (серии II, Л – «Ленинец», заводской № 196) – советский дизель-электриче
Также находившийся на борту командир дивизиона Таубе, опираясь на свой опыт эксплуатации подводных лодок типов «Декабрист» и «Барс» отклонил предложение о всплытии, так как это прервало бы учебную задачу – определение дальности плавания в подводном положении. На борту ПЛ, кроме штатного экипажа, находились флагманский штурман ДиПЛ, слушатели УОПП Блинов В.М. и Недялко В.А., помощник флагманского врача БрПЛ Хвощевский 3.3. К 12.00 ПЛ прошла траверз Хельсинки. После обеда к 14.00 во II-м отсеке для отдыха собрался почти весь командный состав ПЛ, включая прикомандированн
Сразу после 14.00 корпус ПЛ сильно содрогнулся. Во II-м отсеке произошёл взрыв водорода, выделившегося из АБ, и возник пожар. В отсеке погасло освещение, и оттуда в ЦП через открытую переборочную дверь ворвалась сильная ударная волна с языками пламени, которая сбила с ног и разбросала всех тех, кто находился в ЦП. Через открытую переборочную дверь из II-го отсека продолжал поступать тёмный едкий дым с горячими газами, и выбежали раненые и обожжённые подводники – кок и вестовой. Инженер-механик Григайтис принял на себя командование ПЛ и возглавил борьбу за живучесть. Чтобы предотвратить задымление ЦП он закрыл переборочную дверь во II-й отсек, приказал произвести аварийное всплытие и провентилировать все отсеки, кроме II-го.
ПЛ развернулась на 180° и взяла курс на о. Гогланд. Удержание курса вызывало трудности из-за потери карт, находившихся в штурманской рубке, расположенной во II-м отсеке. Через некоторое время переборочную дверь в этот отсек открыли и оттуда вышли раненые командир ПЛ Иванов (ранение головы), его помощник Аверичкин и минёр. В следующий раз вышли военком Медведев, дивизионный штурман и двое краснофлотцев, затем вынесли штурмана ПЛ Мельникова с переломами ног. На момент всплытия ПЛ на борту было семь раненых и неизвестна судьба ещё четырёх человек.
Пожар во II-м отсеке погас после выгорания кислорода. После всплытия его так же провентилировали
Когда в базе отдраили II-й отсек, выяснилось, что жертвами аварии стало четыре человека: командир ДнПЛ Таубе Г.Г., слушатели УООП Блинов В.М. и Недялко В.А., помощник флагманского врача БрПЛ Хвощевский 3.3. Всех их похоронили с воинскими почестями на кладбище в Александро-Невск
C 7 декабря 1938 года по 11 ноября 1941 года лодка проходила капитальный ремонт на заводе в Ленинграде.
По состоянию на 22 июня 1941 года лодкой командовал А. П. Чебанов, «Сталинец» входил в состав 14 Дивизиона Учебной Бригады ПЛ Балтийского флота, всё ещё находясь в ремонте.
Эта лодка-минзаг, куда Лебедев получил назначение, должна была поставить мины в районе Данцигской бухты, из Кронштадта она выходила в составе конвоя, следовавшего на полуостров Ханко, где стойко держали оборону краснофлотцы. Перед последним роковым походом писатель Александр Крон, в то время редактировавший газету подводников, встретился с Алексеем Лебедевым. Они были дружны, газета печатала регулярно стихи поэта. При встрече Лебедев читал Крону новые свои произведения, читал из записной книжки, с которой не расставался. Крон хотел просить Лебедева оставить эту записную книжку на берегу, но не решился. Потом сожалел об этом. Стихи не сохранились. Остались у матери последние письма поэта.
Письмо, посланное 10 ноября 1941 года, оказалось последним.
«Золотая моя мама!
Целую тебя перед отправлением в поход, до этого осталась пара часов, и я пользуюсь ими, чтобы написать письмо тебе. Я надеюсь, что все будет в порядке, как говорят англичане, в противном случае тогда уж ничего не скажешь, но да минет сия чаша нас.
Лед, пасмурно, серое небо, с берега стреляют по Кронштадту. Но когда он начинает отвечать своей мощной артиллерией, враги смолкают.
Буду счастлив, мама, если удастся утопить столько фашистов, сколько сможем. О себе не думаю. Только о тебе помнится да о тех, кто был связан со мной, ты понимаешь, о ком я говорю. Впереди долгие, долгие, бессонные, тревожные ночи и дни, минные поля, авиация, флот противника, но, несмотря на все это, лодка проскальзывает и воюет и топит противника чуть ли не в его портах…
Я был бы счастлив возможностью обнять тебя, моя родная, еще раз и думаю, что так и будет.
Целую тебя, моя дорогая, крепко. Твёрдо верю, что мы вернемся. Всегда верный тебе и любящий тебя сын.
Алексей».
Вечером 13 ноября четвёртый отряд в составе эсминцев «Гордый», «Суровый», минзага «Урал», четырех БТЩ (Т-206, Т-211, Т-215, Т-217), шести «малых охотников» вышел от Гогланда на Ханко. Командир отряда находился на «Суровом», на «Гордом» шел командир дивизиона эсминцев капитан 2 ранга Петунин П.Н. Ветер достигал 4-5 баллов, было облачно, видимость 8-10 кабельтовых. С головного БТЩ и «Урала» заметили след торпеды с правого борта, через 8 минут были обнаружены следы двух торпед с правого борта «Сурового», все торпеды прошли мимо. Наличие в данном районе подводной лодки противника не было подтверждено.
После полуночи отряд начал форсирование минного поля. В тралах Т-215 и Т-217 взорвались мины, но тралы не были повреждены. Затем взорвалась мина в трале у Т-206, перебив левый параван, потом подорвался на плавающей мине и мгновенно затонул со всем экипажем катер МО-301, шедший в охранении с правого борта «Гордого». На плавающей мине, вероятно, подсеченной впереди идущим тральщиком, подорвался Т-206 «Верп», при этом поднялся большой столб пламени. На нем сдетонировали снаряды в носовом погребе. Через 2 – 3 минуты Т-206 затонул, из его экипажа погибли 32 человека, остальные были подобраны катером МО-402.
Обходя остановившийся тральщик Т-217, эсминец «Суровый» задел его справа, а сам вышел из протраленной полосы и получил рваную пробоину длиной около 4 м. БТЩ при этом почти не пострадал. «Суровый» остановился, пробоину, расположенную выше ватерлинии, заделали, и только он начал развивать ход, 4 – 5 м от левого борта в районе 1-го машинного отделения взорвалась мина. Эсминец сильно подбросило, погас свет. Корпус корабля сильно деформировало, в районе кормы образовались большие гофры. «Урал» и «Гордый» обошли «Суровый», оставив его к югу. В командование оставшимися в строю и способными двигаться кораблями вступил капитан 1 ранга Мещерский Н.И., находившийся на «Урале». Приказ командира отряда был выполнен не точно, вместо одного тральщика к «Суровому» направились два, а с минзагом и «Гордым» остался один.
Движение отряда на Ханко продолжалось в составе: «Гордый», «Урал», три катера МО, Т-215. Впереди шел всего один тральщик, но и тот держался слева по курсу в расстоянии 2 кабельтовых, «Гордый» шел вне протраленной полосы, склоняясь по неизвестной причине вправо от курса. У борта «Гордого», вышедшего из протраленной полосы, раздался глухой взрыв (вероятно, сработал минный защитник). Больших повреждений он не причинил, и эсминец продолжал путь. Но через некоторое время у левого борта «Гордого» раздался сильный взрыв, корабль подбросило, он зарылся носом в волны и остановился. Из пробоины вырвались клубы пара. Мина взорвалась в районе 1-го машинного и 3-го котельного отделений, все находившиеся там люди погибли.
Корабль получил крен 20 градусов на левый борт. В кормовой части образовался гофр, возникли трещина в наружной обшивке и широкая метровая трещина в настиле верхней палубы. Кормовые помещения быстро заполнялись водой. Крен увеличился до 30 градусов. Давление в котлах упало, остановились вспомогательные механизмы, эсминец лишился электроэнергии. Около десятка краснофлотцев и старшин, стоя по пояс в воде, прилаживали к пробоине аварийные пластыри, закрепляли их брусьями и клиньями. Электроэнергии не было, средства борьбы с водой запустить было невозможно. С поста энергетики и живучести доложили, что вода пошла по кораблю, ломая водонепроницаемы
Корабль ложился на левый борт, шлюпки правого борта спустить не могли, удалось спустить шлюпку левого борта. В ней находился старший лейтенант Дутиков Н.В. и два матроса. Шлюпка подобрала из воды 9 человек, после чего, поставив паруса, пошла на восток. За 19 часов она дошла до Гогланда, пройдя 100 миль под парусами при 8-балльном ветре.
Катера сняли с эсминца 76 человек, причем МО-306 снял 73 чел., а МО-108 – трех, так как его командир лейтенант Немеровский не проявил энергии и инициативы для спасения команды «Гордого». «Гордый» лег на левый борт, а затем, встав почти вертикально, затонул носом вверх. Вместе с кораблем погибли командир эсминца капитан 3 ранга Ефет Е.Б., командир дивизиона капитан 2 ранга Петунин П.Н., старпом и комиссар корабля. Два катера со спасенными моряками «Гордого» прибыли на Ханко. Поняв, что «Гордый» обречен, а дальнейшее, пребывание на минном поле с застопоренными машинами слишком рискованно, Мещерский Н.И. приказал командиру «Урала»: «Продолжать движение». Минзаг дал малый ход и прошел в полукабельтове мимо накренившегося на левый борт эсминца. С «Гордого» были слышны крики людей, просивших о помощи, но их перекрыл голос: «Не подходите, между нами мина».
Одновременно слева был обнаружен силуэт шедшего самым малым ходом Т-215, и вскоре минзаг вступил ему в кильватер, в охранении шел один катер МО. Утром 14 ноября «Урал», Т-215 и два катера МО стали на якорь на рейде Ханко. Из трех крупных кораблей отряда только «Урал» дошел до цели. К борту «Урала» подошли два МО, на минзаг перешли спасенные моряки из экипажа «Гордого». Командованием ВМБ Ханко было принято решение: не отправлять минный заградитель в сопровождении всего двух находящихся в базе БТЩ (Т-205 и Т-215), ждать прихода следующего эшелона. Командующий флотом одобрил это решение.
События у подорвавшегося «Сурового», оставшегося с двумя катерами МО на минном поле, развивались следующим образом. В результате подрыва через разошедшиеся швы затопило 1-ю машину, 3-е и 2-е котельные отделения, румпельное, механическую мастерскую, 3-й и 4-й кубрики. Крен 8° на левый борт продолжал медленно увеличиваться. Во 2-м котельном отделении сразу после взрыва возник пожар, который, несмотря на принятые меры, до последнего момента не был ликвидирован. Тем временем ветер достиг 5 баллов, поэтому во избежание дрейфа на минное поле было приказано стать на якорь. Рядом с «Суровым» на якорь стала подводная лодка Л-2.
Экипаж включился в борьбу за живучесть корабля. Удалось поднять давление в котле № 4, запустить турбогенератор и дизель-генератор во 2-м машинном отделении, однако турбины не проворачивались. Шансов восстановить ход не было. Работавшие помпы не справлялись с поступающей водой. Убедившись, что корабль в безнадежном состоянии, капитан 2 ранга Нарыков В.М. отдал приказ командиру эсминца: «Ожидать БТЩ и с приходом последнего – снять людей, корабль утопить». Сам же, пересев на катер МО-409, пошел на присоединение к отряду. Через 30 минут за кормой катера услышали два сильных взрыва. Командир отряда считал их дополнительным подрывом «Сурового» и, учитывая, что у борта последнего остался всего один катер МО, возвратился к эсминцу. Впоследствии выяснилось, что это подорвалась Л-2. Ветер усилился до 6 баллов, она застопорила дизеля, и её сдрейфовало на заграждение.
Своим ходом эсминец идти не мог, а на буксире вести его было некому, поэтому Нарыков В.М. приказал подготовить эсминец к затоплению, а катерам – к приему людей. Весь оставшийся экипаж эсминца перешел на Т-211. Перед уходом с корабля подрывной партией на эсминце были заложены глубинные бомбы под 1-й торпедный аппарат и в районе 2-го погреба. Открыты все кингстоны. Так вспоминал этот трагический момент командир катера МО-409 Фёдоров:
«Издали мы смотрели на красавца Балтики, и сердце болело. «Суровый», словно лебедь, покачивался на черных волнах. Этот корабль мог бы еще воевать, а его пришлось губить. Невольно хотелось крикнуть: «Не взрывайте, пусть в бою погибнет!» Но мы молчали… От первого взрыва «Суровый» лишь вздрогнул и слегка накренился. Не желал тонуть. Через две минуты второй взрыв. «Суровый», словно живое существо, вздохнул последний раз и начал погружаться. Вскоре воды Балтики сомкнулись над ним».
В 10.00 два БТЩ и два катера МО-402 и МО-409 под командованием Нарыкова В.М. прибыли на Гогланд, а в ночь на 15 ноября перешли в Кронштадт для ремонта. С «Сурового» было спасено 230 человек, с БТЩ-206 – 21 человек, с подводной лодки Л-2 – 3. Подробности событий той страшной ночи удалось установить по материалам Архива Военно-Морского Флота СССР в Гатчине.
Пожелтевшая папка с грифом «Совершенно секретно». В ней два уникальных документа. В отчёте о боевых действиях подводных лодок Краснознамённого Балтийского флота в кампании 1941 года сказано следующее: «Подводная лодка Л-2 (командир капитан-лейтенан
До разветвления фарватера на Ханко подлодка должна была следовать за караваном кораблей КБФ, состоявшим из двух эсминцев, заградителя «Урал», под эскортом пяти базовых тральщиков и пяти катеров типа «МО».
Около 10.00 13 ноября подводная лодка совместно с караваном пришла в бухту Сууркюля на острове Гогланд… В 18.00 караван, а вместе с ним и подводная лодка, следовавшая в кильватере за эсминцами, вышли с Гогландского рейда, продолжая движение на вест. Пройдя траверз маяка Кери, Л-2 трижды подорвалась на минном поле и затонула. Из личного состава спаслось только три человека. Со слов этих людей можно установить следующее: первый подрыв на мине произошел в 00.35 минут 14 ноября кормовой частью. Личный состав боролся за живучесть лодки, в четвертом и пятом отсеках было создано противодавление, аварийная партия, перейдя в шестой отсек, заделывала повреждения. После первого взрыва лодка хода не имела, так как были повреждены дейдвуды.
Около часа ночи последовал второй, более сильный взрыв. Кормовая часть лодки до глушителей была разрушена. В лодку через разошедшиеся швы стала поступать вода… Часть личного состава была ранена. После второго взрыва лодка стала на якорь, и на неё навалило эсминец «Суровый», также подорвавшийся на мине. Командир подводной лодки капитан-лейтенан
Выводы: личный состав подлодки действовал мужественно. Все находились на своих местах и боролись за сохранение живучести своего корабля».
Во втором документе – «Донесении», написанном командова-нием бригады подлодок на основе свидетельств оставшихся в живых моряков – главного старшины Николая Кваскова и старшего моториста Василия Щербины, – указываются более подробные детали.
01.07-01.10 14.11 в районе о. Кэри подорвались кормой на двух минах заграждения «D.46», выставленного германским МЗ «Кайзер», но остались на плаву. В 06.17 подорвались в третий раз, и затонула в точке 59°46′ с.ш./25°10’7 в.д. После возобновления движения КОН из-за преступной халатности командира БТЩ-217 экипаж гибнущей ПЛ снят не был.
В частности, говорится о том, что после первого взрыва на мостике находились капитан-лейтенан
Когда раздался второй взрыв, подлодку подбросило, люди попадали на палубу, освещение вышло из строя, радиоаппаратура осыпалась. Квасков вышел на центральный пост и увидел: над приборами склонился инженер-механик Дудкин. У него из виска сочилась кровь. На палубе сидел с окровавленным лицом радист Близнин, который просил передать штурману Лебедеву о том, что гирокомпас вышел из строя… По свидетельству оставшихся в живых – главного старшины Николая Кваскова и старшего моториста Василия Щербины – в последние минуты, когда за кормой раздался чей-то крик о помощи, Лебедев бросил тонущему свой спасательный жилет. Лодка, наполненная забортной водой, продержалась недолго. Считанные минуты и она, как камень, почти мгновенно пошла ко дну. Всего на Л-2 погибли в ту ночь более 50 моряков, в том числе и Алексей Лебедев, которому было всего 29 лет.
Тебе
Мы попрощаемся в Кронштадте,
У зыбких сходен, а потом –
Рванется к рейду серый катер
Раскалывая рябь винтом.
Под облаков косою тенью
Луна подернулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простертая рука.
Опять шуметь над морем флагу
И снова и суров и скуп –
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.
Уходят вдаль пути кривые,
Мы говорим «прощай» стране;
В компасы смотрят рулевые,
И ты горюешь обо мне.
… Но если пенные объятья
Назад не пустят ни на час,
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас, –
Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать.
Ты на штабной бумаге белой
Об этом сможешь прочитать.
Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод,
Там, в тайниках твоей души.
И если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога – море,
Моя могила и купель.
Летом 1939 года поэт-подводник с удивительной точностью сам рассказал о предстоящей ему трагической судьбе. Стихи, в которых он предсказал свою гибель, отличаются спокойным раздумьем, верой в будущее, в них выражено чувство честно исполненного долга:
…Вот так бы, солнцу улыбаясь,
По жизни до конца б дошел.
Дошел бы смело до квадрата
Судьбы назначенных морей,
Где волны ждут меня, как брата,
В минуту гибели моей.
Любовь к матери Алексей пронёс через всю свою короткую жизнь, ей он посвятил целый ряд стихотворений, но в последний год его жизни озарила его и другая любовь, как видно из писем он успел расписаться со своей возлюбленной Алевтиной. Поэзия и любовь не отделимы. И слиты в понятии поэта с родной землёй. И поэт готов до последней капли крови защищать свою Родину. Это можно прочувствовать не только в стихотворных строчках, но и в текстах сохранившихся писем:
«Бесценная моя мам!
Очень ты обрадовала меня своей открыткой. Целую тебя несчётно. Именно этих слов я и ждал от тебя. Верь, моя родная, что пока жива наша земля и сыны её, мы будем биться и ломать врагу хребет до последнего. …»
Далее в этом же письме Алексей Лебедев сообщает матери, что встретился со своей старой любовью Алей Дубровиной, которая приехала в Ленинград из Полярного, где служит её отец – полковой комиссар. Поэт оправдывается, понимает, что не время для свадеб, но пишет он: «счастье не считается со временем». И в другом письме он пишет о своём коротком счастье:
«Только что сейчас расписался с Алевтиной. Коль буду жив, это напрочно. …»
Но не дано было судьбой увидеться двум женщинам, любящим поэта. Да и самому ему не отпущено было время пусть даже для короткого семейного счастья. Лодка уже была готова к походу. Можно представить, как рвался в бой поэт, сколько стихов написал он в это грозовое время… Стихов, которые мы никогда не прочтём.
В ту страшную холодную ночь погибли более пятидесяти моряков – почти весь экипаж подводной лодки.
Гибель поэта тяжело переживали его друзья – литераторы, гибель эта непосильным грузом легла на сердце матери, не надолго пережившей сына. Сохранилось её письмо к Марии Львовне Феддер, той которую поэт называл Мари:
«12 мая 1942 года
Дорогая Мария Львовна!
Как я именно от Вас хотела получить письмо и как я благодарна Вам за него. Никакими словами не передать тяжёлого моего горя, тоски о моем родном неповторимом Алике. Я стала такой одинокой душевно без него, такое страстное желание увидеть его, обнять его ещё хоть раз и умереть самой… Столько в нём было жизни, бодрости, любви к морю, что смерть и Алик не укладываются в моем сознании, и он для меня вечно останется живым… Извещение о смерти Ал. было получено здесь, в военкомате, еще 13 января, а его последнее письмо я получила 10-го за несколько часов до отплытия. Перед этим я получила недели за две ещё письмо и, получив его, сказала, что это Алик прощается со мной – такой любви и нежности было оно полно; он сам сознавал всю серьёзность последнего сражения и своей любящей рукой, сознавая, что приносит мне нестерпимую боль, подготовлял в письме меня к возможно печальному концу.
Сердцем я почувствовала, что больше его я не увижу, и, получив это письмо, совершенно лишилась покоя и сна. Следующее было извещение о его смерти. Алик был как маяк, светящийся в темноте, и свою личную жизнь я считаю конченной без него».
Алексей Лебедев был очень нежным в своей лирике, в любви к жене, в письмах к ней. А женой его была женщина, которая в эвакуационную пору оказалась в Архангельске и в Ленинград больше не вернулась, здесь и осталась.
Сейчас Алевтины Николаевны Кожиной нет в живых, ещё одно «легкое дыхание» растаяло в этом мире, в котором ей посвящали стихи, где она вела рисование пение и историю в 44-й архангельской школе, играла для родных и друзей на пианино и пела романсы Вертинского, военные песни…
Алевтина Николаевна была творческим человеком. Это чувствуется по её воспоминаниям об Алексее Лебедеве, которые стали частью большой публикации о поэте, вышедшей в журнале «Нева» (N 7 за 1999 г.) под заголовком «Голубая тонкая камея…».
Вот часть воспоминаний Алевтины Николаевны об Алексее Лебедеве.
«Он был не очень похож на те старательно отретуши-рованн
У Алексея было очень мужское лицо, твёрдая линия рта и подбородка, большой лоб, умные и спокойные глаза, нос чуть помятый боксом.
…Лёша никогда не распространялся на политические темы. Он не любил трескучих фраз, таких обязательных в то время, очень чувствовал ложь.
Я всегда ощущала его какое-то особое отношение к окружа-ющему – то в иронической улыбке, усмешке, то в охлаждающем мою прыть слове. Во мне-то, хотя я и была «дочерью врага народа», политического треска ещё хватало. Лёша был умным, честным, верным, надёжным, беспредельно любящим свою землю человеком. А об остальном он как-то сказал, когда нам на глаза попалась фамилия очень тогда модного Лебедева-Кумача
В сборнике стихов «За Родину», изданном в Иваново, на его родине, в 1942 году, приводятся слова, будто бы сказанные где-то Лёшей, что он собирался писать стихи, чуть ли не комментирующие краткий курс партии. Зная Лёшу, категорически этому не верю. Это кто-то присочинил ему (мы знаем, как это делалось), может быть, даже из лучших побуждений.
Мы познакомились с Лёшей летом 1938 года на Красной улице, в доме N 40. Это был не обычный дом, а так называемый «Дом – коммуна Балтфлота», что и было написано крупными выпуклыми буквами по его фасаду.
В Коммуне рядом с нами жил Иван Яковлевич Горовой. Он переезжал в другую комнату нашего же дома и попросил Алексея Лебедева помочь ему перебраться. Меня с кем-то из моих друзей-однокласс
Мы таскали узлы и чемоданы и постоянно встречались в этих переходах. А время это, лето 1938 года, было для меня очень сложным. В мае был арестован мой отчим в Полярном на Северном флоте, где он тогда служил. Мама, а она жила ту зиму с братом у него, была выселена из Полярного в течение 24 часов без права задерживаться в Ленинграде даже на сутки. А я жила в тот год в Ленинграде одна, заканчивала 10-й класс, и меня, естественно, поспешили из военного дома тоже выгнать. И выселили просто «в никуда», не предоставив никакого угла.
Здесь мне хочется остановиться, чтобы сказать несколько слов о тех хороших людях, которые в это страшное время не побоялись помогать мне, «дочери врага народа». Их было не так мало. Я назову лишь некоторых. Во-первых, я должна поклониться Ивану Яковлевичу Горовому, который, надев для внушительности свой орден Красного Знамени, полученный в годы гражданской войны, ходил хлопотать о каком-нибудь жилье для меня (не его вина, что хлопоты эти ничего не дали). Затем семейству Кармачей (Полине Ивановне, Александру Павловичу, их дочке Виктории), которые жили этажом выше, не боявшихся пригревать меня, поставивших к себе наш рояль и тем его спасших (остальные вещи пропали), у которых я иногда ночевала (а была у них на троих одна небольшая комната) и куда часто приходил Лёша, чтобы увидеться со мной.
…Жизнь студенческая давалась мне не так-то легко. Сначала меня не включили в списки принятых, хотя по баллам я должна была пройти. Дело тянулось долго, наконец я была вызвана к декану для объяснений по поводу арестованного отчима. Я не отреклась от него, наоборот, сказала, что он был для меня образцом. И кто знает, может быть, именно это и понравилось декану, но я была принята.
…Была холодная зима 1939 года, стояли страшные морозы. Стипендия – мизерная, мама помочь мне почти совсем не могла, и я понемножку носила в скупочный магазин что-то оставшееся от прошлой жизни.
Я основательно подголадывала, мёрзла и уставала. В это время силами студентов в ожидании раненых с финского фронта был преобразован в госпиталь родильный дом. Мы там дежурили, часто ночами, а утром шли на лекции. Нечего было есть, нечего было носить. Не было толком даже зимнего пальто. В общежитии тоже было холодно. Лёша писал:
Как живёте? Так же ль в холодах Ночь лежит на лестницах бетонных, Слово холодеет на губах…
…Я помню, как шла по Ленинграду в солнечный, яркий день 22 июня, нарядная, в белой с большими полями шляпе. На душе было спокойно. И вдруг увидела толпу около репродуктора. Сразу напряглась, потому что в воздухе уже пару дней носились какие-то неясные слухи, которым не верилось. Подбежала и услышала речь Молотова.
Как мгновенно изменился Ленинград. Особенно запомнились и какой-то трогательной болью врезались в сердце колонны добровольцев. Такие сугубо штатские, седые и юные, и так среди них много очкариков! Хотелось и самой куда-то бежать, записываться, шагать со всеми. Страха перед войной у меня не было.
…Мы записались в загсе, но до этого был тот поэтический день, наша свадьба, такая короткая и такая счастливая. Перед расставанием. Лёша подарил мне маленький амулетик, который дала ему когда-то его мама. Он у меня исчез. Это было примерно в то время, когда погиб Лёша. Он всегда был несколько суеверен. Примета оправдалась…
Ты помнишь скамейку на Марсовом поле
И ветра сквозняк ледяной,
Какою родною до взрыва, до боли
Была ты, девчонка, со мной?
И всё это было, как жизни начало.
И радость не знала краёв.
В руках твоих тонких и милых лежало
Тяжёлое сердце моё.
Расстались… И, вновь уходя, как в изгнанье,
С холодным норд-остом в борьбе,
Шепчу, подавляя скупое рыданье:
«О нет, мы не лгали себе».
А вот что писал своей жене Алексей Лебедев.
«10 сентября 1941 года. 02 часа 30 минут. Борт подводной лодки.
Девочка моя дорогая!
Пишу с искрой уверенности, что в этом громадном и запутанном мире письмо как-нибудь доберётся до тебя.
…Я оторвался от письма на полчаса, так как налетела фашистская сволочь бомбить город и всё, что в его пределах, ну а так как мы сегодня ошвартовались, то сему подлежим и мы.
Ленинград очень жаль. Конечно, этим скотам его не видать как своих ушей, так вот они кинулись бомбить город. Конечно, безнаказанно это для них не проходит. Ты обо мне не беспокойся, воюю я пока успешно. Да и как не драться, когда за плечами ты и родина…»
Прошло много лет со дня гибели поэта, более шестидесяти лет со дня нашей Победы, до которой он не дожил. Но настолько весомо и талантливо его творчество, что, кажется, он и сегодня живёт среди нас, и звучит над морями его раскатистый голос. О нём помнят моряки и поэты, о нём помнят все те, кому дороги флот и поэзия. В Кронштадте есть улица Лебедева, прямая и короткая, со скромной табличкой на одном из домов, напоминающей о поэте-подводнике
На зданиях школы N 27 и инженерно-строит
8 апреля 1970 года Военный совет Балтийского флота присвоил литературному объединению и в наши дни продолжающему работу при газете «Страж Балтики» имя Алексея Лебедева. Молодые поэты-балтийцы сверяют свои строки с поэзией Лебедева.
Взгляд в будущее
Пройдёт война.
Мы встретимся, быть может.
Как прежде, дым,
Синея, будет плыть.
Поговорим о том, что всех дороже:
О Родине, о славе, о любви.
Как прежде, ночь
Приникнет к переплёту,
А за бортом заплещется вода.
Поговорим о Родине, о флоте,
О годах битвы, мужества, труда.
Но, если даже глубина нас примет
И не настанет нашей встречи час,
Друзья-бойцы,
Вкушая отдых дымный,
Поговорят о славе и о нас.
1941
Изданы книги его стихов: «Огненный вымпел», «Морская сила», «Родному флоту», «Путь на моря», «Морская слава», «Морская купель» и другие. Под Дмитровым в рыбном техникуме дочка писателя Юрия Чернова – Наталья создала музей, посвящённый поэтам, павшим на войне. Там есть комната Лебедева, в ней настоящий штурвал и вместо окна иллюминатор. Там часто собираются студенты и читают стихи любимого поэта. Там хранятся его письма и воспоминания о нём. Там юноши, начинающие свой жизненный путь стараются быть похожими на поэта-моряка, там впитывают они в себя заряд настоящей поэзии. В «Вахтенном журнале» музея записано: «…в районе острова Кери осталась лежать подводная лодка Л-2, заносимая песками глубинных течений. Но маршрут, проложенный её штурманом, навсегда пройдёт через наши сердца».
В Литературном сквере Иванова установлен гранитный бюст А.Лебедева.
1 августа 2007 года, в день 95-летия А. Лебедева на его родине, в Суздале, состоялась закладка памятника поэту.
Волна взлетит от камня пылью,
На молах высохнет роса,
И вновь широкие, как крылья,
Взмахнут над морем паруса…
Памятник поэту Алексею Лебедеву – самый «молодой» монумент в Суздале. Он поставлен на углу улиц Кремлёвской и Лебедева (напротив пожарной части). Авторы проекта – скульпторы Балашов А.В. и Черноглазов И.А. Бронзовый поэт изображен в морской тельняшке с неизменной трубкой и с книжкой в руке.
Неподалеку от памятника, на улице Лебедева находится дом, на котором висит мемориальная доска в память о поэте, хотя на самом деле дом, где жила семья Лебедевых, не сохранился.
«Мама, единственная моя!
Пришло время больших испытаний, молю тебя, родная моя, быть такою же неколебимой духом, какой я всегда знал тебя, и верить в то, что мы разгромим этого иуду-Гитлера… Молю тебя, береги себя, потому что твоя жизнь мне дороже собственной. Я уверен в том, что мы выдержим эту войну, навязанную нам, и я ещё долгие годы буду видеть тебя счастливой и радостной. Не закрываю глаза на то, что впереди много тяжёлого и трудного, но кому же бороться за Родину, как не её сыновьям.
Светлая моя мама, радость и тепло моей жизни, еще раз целую твои милые руки, и глаза, и волосы. Пожелай мне бодрости и успеха, и твои пожелания неизменно сбудутся. Я же с тобой сердцем, где бы ни был.
Я прошу тебя передать Ирушке, и Лолли, и Юрию (Сестры и брат А. Лебедева.– Ред.), что обнимаю их и всем сердцем прошу заботиться о тебе. Я уверен, что они это сделают, ибо нет для нас ничего более лучшего, чем была и есть ты. Мама, жизнь моя, в эту минуту я не нахожу слов, чтобы выразить всю мою любовь и нежность к тебе. Как могу часто буду сообщать тебе о себе. По-видимому, мы недолго задержимся в Ленинграде и м. б. в половине июля пойдём в море. С момента объявления угрожающего положения я нахожусь в части. Очень часто думаю о тебе и ещё, ещё раз прошу тебя, береги своё сердце и жизнь, мне легче работать и плавать, зная, что ты меньше плачешь. Если ты не будешь долго получать от меня писем, то пиши по адресу: Ленинград, гл. почта п/я 67, командиру части А. П. Чебанову…
Обнимаю тебя со всей любовью и нежностью, будь здорова и невредима, моя ненаглядная.
Всегда твой Алексей. 23.VI.41 г.»
«Бесценная моя мам!
Очень ты меня обрадовала своей открыткой. Целую тебя несчетно. Именно этих слов я и ждал от тебя. Верь, моя родная, что пока жива наша земля и сыны ее, мы будем биться и ломать врагу хребет до последнего. Не страшна смерть, мамми, если веришь в свое дело, а я твердо знаю, что не будет меня, придут сотни на мое место, и м. б. ценой лишений, крови и тягот, но мы опрокинем врага и придушим так, чтобы он не встал. С этим и в бой пойду. Спасибо тебе, моя родная, за все, что ты дала мне. За силу рук, за бодрость духа, за то, что сердце бьется в груди так, как оно должно биться. Ты понимаешь, что отступать нельзя. Сейчас решается судьба нашей страны. Трудно представить себе ту бездну горя, нищеты, унижений, издевательства, в которую эта сволочь хочет ввергнуть нас.
Вот в тебе, в моей единственной, слились неотделимо понятия Родины и матери, а разве я допущу, чтобы немецко-гитлеров
Я встретился здесь с Алей Дубровиной, старой моей любовью. Она приехала сюда из Полярного, где её отец полковым комиссаром. Думаю, мамми, что перед отходом я свяжу свою судьбу именно с ней, уверен, что она понравится тебе, а я… я, кажется, люблю её по-настоящему. Тебе, моя мам, наверное, кажется смешным этот намечаемый в дни войны брак, но счастье не считается со временем, а мне кажется, что в ней я увидел то настоящее, о чем писал тебе не раз…
1 июля 1941».
«Моя дорогая Амамма!
Пиши мне, пожалуйста, по адресу: Ленинград, Краснознамённый Балтийский флот, 1101, военно-морская почтовая станция, 12 дивизион подводных лодок…
…Не исключена возможность, что придётся повоевать и на сухопутном фронте, но события покажут это. Пиши мне, родная, а я при малейшей возможности буду давать тебе весточку.
…Пока ещё город не тревожат бомбардировщики
4.VII. 1941».
«Родная моя!
Только что получил письмо от тебя… Очень обрадован им. Только что сейчас расписался с Алевтиной. Коль буду жив, это напрочно. Вечером вырву два часа для свадьбы. Странно, что встретились мы с ней, ровно три года назад мы познакомились. Она хорошая девчонка, мамми, очень душевная и отзывчивая, и я думаю, что она понравится тебе как дочь, когда мы увидимся, а что увидимся, это несомненно.
Одна мысль, одно желание – бить фашистскую сволочь. Нельзя придумать столь скверного слова, чтобы выразить то, чем является эта гадина. Насилия, до которых никогда не додумается зверь, смерть и пожары несет он с собой. Почёл бы себя счастливым принять смерть за Родину и даже ею, последним движением руки убить врага. О, гады! Хочется плакать и убивать, когда слышишь о том, что они делают с нашими попавшими в плен. А самому, если уж так придётся, ясно одно: в плен живым не сдамся. Коля Корак и Лёша Атлас, мои дружки, пишут мне очень хорошие письма с фронта, если кто-либо из нас уцелеет, он навестит матерей и расскажет обо всём.
Всегда твой Алексей.
16.VII.41. 13.00».
«Дорогая и милая ма!
Пользуюсь минуткой, чтобы черкнуть тебе. Всё у меня обстоит благополучно. Думаю, что скоро в походы… Я писал тебе о моих обстоятельствах с Алевтиной, сейчас она уехала в деревушку около Валдая, где находятся на даче её мама и брат, не знаю, как-то она доберется туда, я же скучаю и посему написал ей второе письмо, заведомо зная, что она не доехала ещё. В Питере все спокойно, и город привыкает к войне, спокоен и готов к борьбе.
…По-прежнему по утрам занимаюсь гимнастикой, полчаса английским, словом, поддерживаю заведённый распорядок, ну а на море живём по-другому. Одна надежда – драться, как следует, и бить сволочь нещадно.
20 VII.41».
«Моя дорогая мам!
К тому времени, когда ты получишь это письмо, я, наверное, буду в море, так как мы выходим в поход. Чаю, что вернусь жив и здоров, благополучен, как и прежде…
Аленька прислала мне два письма почти одновременно и в одном из них свою фотографию с букетом. Аленька такая милая на этом фото, что я просто жалею о неимении второго экземпляра – отослал бы тебе. Письма хорошие и любящие, и если судьба будет благоприятна, я уверен в том, что мы будем жить счастливо с Алевтиной. Она очень чуткая и добрая и умная девочка, а я постараюсь быть для нее таким мужем, при котором она не нуждалась бы в другом.
Недавно купил сборник твоего любимого Лавренёва и, без сомнения, когда-либо вручу его тебе…
25.10.41».
Матери, Людмиле Владимировне, моряк-поэт А. Лебедев посвятил лучшие свои стихотворения в книгах «Кронштадт» и «Лирика моря», вышедших в 1939 и 1940 годах. В одном из них есть такие строки:
Тебе, оставшейся далёко,
За гранями полей и рек,
Не перестать о сыне флотском
Любовью и тоской гореть.
Моя родная, слов немного,
Которыми хочу сказать,
Как я хочу, чтоб без тревоги
Меня могла ты ожидать.
Припомни снова, улыбаясь,
Как шла ты, мной гордясь не зря,
Когда меня страна родная
Служить послала на моря…
Когда читаешь их, невольно вспоминаются слова, сказанные однажды Алексеем Максимовичем Горьким: «Вся гордость мира от матерей. Без солнца не цветут цветы, без любви нет счастья, без женщин нет любви, без мате-ри нет ни поэта, ни героя».
Стихи его живут в нас, потому что они предельно иск-ренни, потому что они учат любить людей, любить море и оставаться ро-мантиками в любых суровых буднях. Они учат любви к Родине. И потому Алексей Лебедев обрёл право на стих и бессмертие. Теперь его именем назван корабль Балтийского Флота. Базовый тральщик «Алексей Лебедев» был построен в Петрозаводске и введён в строй в 1988 году. Базировался корабль сначала в Либаве, а затем в Балтийске. По своему предназначению корабль занимается обеспечением безопасности в прибрежной зоне – его основной противник – морские мины, те самые, что когда-то погубили подводный минзаг «Сталинец».
В 323-й дивизион тральщиков Балтийского Флота включен и «Алексей Лебедев» – базовый тральщик проекта 12650. Бортовой номер 505.
В огромном зале Революции Санкт-Петербургс
Автор сценария и ведущая музыкально-поэти
В знаменитом зале на вечере присутствовало более 1000 человек – курсантов и офицеров, а также начальник военно-морского института, контр-адмирал Юрий Прокопьевич Ерёмин и заместитель начальника института, капитан 1-го ранга Николай Александрович Рыжих.
Артистам зрители аплодировали стоя. Ведь здесь впервые на протяжении почти двух часов звучали песни на стихи Алексея Лебедева, написанные владимирскими композиторами – Владимиром Погосовым, Сергеем Зубковским, Николаем Назаровым.
Так вот эта хмурая осень,
Уже отдающая верпы
В Кронштадта гранитную гавань,
Где грозно спят корабли.
Отмечены склянками восемь,
Скуп хлеб, разделенный шкертом.
Эскадрам чужим не плавать
У берега нашей земли!
Ну да, мы мальчишками были,
Когда подходил Юденич,
Британских эсминцев пушки
Грозили тебе, Кронштадт;
Но наши отцы служили,
Вели корабли на сближенье,
И запах штормов ревущих
Отцовский впитал бушлат.
Товарищ, ты видишь эту
Сухую полынь и скалы,
Гремящую воду ниже
И связанных моряков,
Ты слышишь взнесенную ветром
Последнюю речь комиссара
И раздающийся ближе
Отчетливый лязг штыков.
Республика! Мы окрепли,
Пришли на твои границы
Счастливые, гордые честью
Быть посланными во флот.
Пускай нас штормами треплет,
Но в море идут эсминцы,
И вахты стоят на месте,
Когда засвистят в поход.
1939?
* * *
Или помните, или забыли
Запах ветра, воды и сосны,
Столб лучами пронизанной пыли
На подталых дорогах весны?..
Или вспомнить уже невозможно,
Как виденья далекого сна,
За платформой железнодорожной
Только сосны, песок, тишина.
Небосвода хрустальная чаша,
Золотые от солнца края.
Это молодость чистая ваша,
Это нежность скупая моя.
* * *
В июне, в северном июне,
Когда излишни фонари,
Когда на островерхой дюне
Не угасает блеск зари,
Когда, теплу ночей доверясь,
Под кровом полутемноты
Уже раскрыл смолистый вереск
Свои лиловые цветы,
А лунный блеск опять манил
Уйти в моря на черной шхуне, –
Да, я любил тебя, любил
В июне, в северном июне.
Песня
Пускай во тьме бушует вьюга
И снег летит на паруса –
Не плачь, не плачь, моя подруга,
Не слушай ветра голоса.
Зажгла звезда мне нынче трубку
Своею искрой голубой.
Кладет волнами на борт шлюпку,
Но не погибнем мы с тобой.
Не видно дали бирюзовой,
Дорога в море нелегка,
Но привыкать к борьбе суровой
Должна подруга моряка.
Уже мигнул огонь зелёный,
Маяк на горной высоте,
И берег, снегом заметенный,
Забрезжил смутно в темноте.
И пусть взмывают чайки, плача,
К метельно-снежной вышине –
Не изменяет мне удача,
Пока ты помнишь обо мне.
1940?
* * *
Метёт позёмка, расстилаясь низко,
Снег лижет камни тонким языком,
Но красная звезда над обелиском
Не тронута ни инеем, ни льдом.
И бронза, отчеканенная ясно,
Тяжёлый щит, опертый о гранит,
О павших здесь, о мужестве прекрасном
Торжественно и кратко говорит.
1941
По окончании концерта контр-адмирал Ю.П.Ерёмин вручил творческой группе Владимиро-Суздал
На следующий день, 17 марта посланцы Владимирской области совершили поездку в Кронштадт, где проходил военно-морскую службу наш земляк Алексей Лебедев. В концертном зале Центра внешкольной работы Кронштадта состоялся ещё один музыкально-поэти
Т.А. Андреева вручила директору школы Анне Михайловне Емельяновой подарки от администрации города Суздаля и учащихся средней школы №2, а Л.В.Константинов
Посланцам Владимирской области в Санкт-Петербург
«Неоплатимый счет» – так называется книга об Алексее Лебедеве, которую написала известная в Иванове поэтесса, автор многих стихотворных сборников и прозы, член Союза писателей России, Лариса Ивановна Щасная. Она же стала вдохновителем и душой прошедшего там вечера, а книга «Неоплатимый счет» – данью памяти не только поэту Алексею Лебедеву, но и его другу, писателю-подводн
Музыкально-поэт
В исполнении ансамбля песни морской тематики прозвучали впечатляюще мощно, профессионально и смогли затронуть самые глубинные душевные струны всех слушателей, собравшихся в этот день в Музее детской книги.
Высокие чувства вызвали голоса и музыкальная выразительность исполнителей в «Песне варяжского гостя» (исп. В. Стриленко), «Строевой подготовке» (исп. В. Малинкин), «Морской пляске» (исп. А. Лемешкин), «Последнем бое» (исп. М. Онисковец) и других. Вместе с солистами ансамбля «Сударь» выступили композиторы, которые пишут музыку на стихи Алексея Лебедева (заслуженный работник культуры РФ С.Р. Зубковский и др.).
К ним присоединилась ивановская поэтесса, автор-исполнител
Много звучало на вечере и стихов поэта. С проник-новением и светлым чувством памяти стихи исполнялись родственниками поэта: Людмилой Владимировной Константиновой, двоюродной сестрой Алексея Лебедева и её дочерью Мариной Константиновой. Людмила Владимировна, учитель по образованию, с трепетом и глубиной передала отношение Алексея к матери, прочитав стихотворение «Письмо матери».
Поэзия морской тематики Алексея Лебедева оказывает сильное эмоциональное воздействие на слушателей. В своем выступлении Лариса Щасная заметила, что «стихия моря сравнима со стихией любви». Любовь и море – это суть поэзии А. Лебедева. Лариса Щасная посмотрела на поэта глазами поэта, задаваясь вопросами: «Каким он был сыном, братом, другом, товарищем? Почему его личность, неординарная и противоречивая, так запомнилась его современникам и до сих пор продолжает излучать неистощимое обаяние?»
Новое издание так и называется «Любовь и море» (Лебедев, А.А. Любовь и море : стихи / Алексей Алексеевич Лебедев ; сост. Лариса Ивановна Щасная. – Иваново : ОАО Издательство «Иваново», 2007. – 88 с.).
Л. Щасная издала этот сборник на свои средства. И тот, кому доведётся подержать в руках эту маленькую книжечку, ни на миг не пожалеет, что открыл для себя огромный мир поэзии и любви Алексея Лебедева. Через год книга была отмечена городской премией имени почётного гражданина города Иваново поэта Владимира Жукова. «Неоплатимый счёт» вызвал положительные отклики в ивановской печати, в газетах и журналах Санкт-Петербурга
Творчество А. Лебедева входит в программу по литературному краеведению в средней школе.
Участники конкурса «Ивановские писатели и поэты», проведённого в школе № 9 к Всероссийскому дню чтения были отмечены в конце вечера ценными подарками. Особо оценены работы, посвящённые творчеству Алексея Лебедева. Среди награждённых учащиеся школы № 9 г. Иванова: Таня Осинина, Вика Щербакова, Света Максимова, Марина Молькова и Настя Ефимова. Радует интерес школьников к ивановской поэзии.
Закончилась встреча исполнением песни «Вечер на рей-де». Пели все: солисты ансамбля, родственники поэта и зрители (учащиеся школ № 9, 42, 44 и промышленно-экон
Среди родственников, кроме Константиновых,
Надеюсь, что интерес к творчеству Алексея Лебедева у наших читателей будет расти – ведь писательский и боевой подвиг поэта состоялся, когда он был совсем молодым, чуть старше наших читателей.
Товарищ мой мне говорил однажды,
Что нам не раз минута суждена,
Когда за жизнь и за поступок каждый
Собой мы платим честно и сполна.
А время нам насчитывает пени,
Но счёт написан, и приходит срок,
И платим мы томительным гореньем,
Полынью горькою вот этих строк.
Был прав товарищ, и, помедлив малость,
Не торопясь и зная свой черёд,
Судьба поэта также постучалась
Рукой тяжелой в тёс моих ворот.
Да, Шейлок плату требовал дешевле,
Иной закон рукой моей ведёт.
Плачу собой – так повелось издревле
Оплачивать неоплатимый счёт.
